Записки офицера армии Наполеона фон-Иелина - [11]

Смерть уже унесла многих среди нас, и все лекарства были бессильны с ней бороться, потому что болели не только телом, но и душой. Больные все время бредили своими родственниками — друзьями и родиной. Около меня лежал всеми любимый полковой священник и не умолкая говорил проповеди. Другой, рядом со мной, лейтенант фон Бюлов, по большей части путешествовал: разговаривал с почтарем, с трактирщиком, со своими спутниками и т. д. Иногда такие речи забавляли, но по большей части они потрясали до глубины души, в особенности сопровождаясь зрелищем, как больные метались на своем жестком ложе, пока не приходила смерть, и одного за другим не выносили в дверь.

Обыкновенно люди умирают ночью, то же наблюдалось и здесь. Трупы сейчас же убирали из комнат, но не относили в упомянутые выше мертвецкие, а складывали кучами в коридоре, где они сейчас же замерзали, превращаясь как бы в камень, так что нечего было опасаться, чтобы кто-нибудь из них мог снова очнуться. Утром их скатывали по ступеням или сбрасывали с крыльца во двор, что всегда заставляло нас содрогаться от жуткого чувства, и мы могли в комнате сосчитать по числу скатившихся, сколько человек умерло за ночь. Сначала мы обыкновенно насчитывали до 10–20 сброшенных мертвецов, потом меньше, потому что число больных в госпитале быстро уменьшалось.

Евреи доставляли в госпиталь громадное количество награбленной провизии, на которую изголодавшиеся набрасывались жадно, как гиены, поглощая пищу почти не пережевывая, не довольствуясь часто двумя, тремя порциями кислой капусты и тому подобных тяжелых вещей. Следовало бы за этим строже следить, но заниматься нами было некому, потому что главные смотрители жили в городе и, опасаясь заразы, избегали госпиталя, как чумы.

Скоро стал ощущаться недостаток в лекарствах, но тяжелее всего было отсутствие топлива, так что у бедных больных, лежавших на полу на скудной подстилке из соломы, не попадал зуб на зуб и застывали руки и ноги.

Генерал фон Редер, употреблявший все усилия для облегчения нашего положения, написал императрице-матери. Было также послано письмо банкиру Якоби в Кенигсберг, но от него получился ответ, что проезжавший военный комиссар отобрал все деньги, ничего не упомянув о госпитале в Вильне, так что он не может вступить с нами ни в какие денежные дела. От императрицы-матери нам и саксонским офицерам вскоре было прислано значительное пособие, из которого каждому офицеру было выдано по четырнадцати прусских талеров, с присовокуплением, что государыня, по мере сил, будет заботиться о своих соотечественниках. Вечная благодарность благородной государыне, чья память навсегда сохранилась в сердцах получивших от нее столь великодушную помощь. Позднее, в России, мы еще раз получили небольшое вспомоществование.

Наконец умер от горячки и генерал фон Редер, поселившийся в городе. Он был единственным, чьи бренные останки были положены в гроб и преданы земле на кладбище в присутствии нескольких офицеров.

Многочисленные французские военные комиссары, также находившиеся в плену у русских, постарались втереться в доверие властей, так что им были поручены заботы о продовольствии. Однако эти люди, заботившиеся о себе больше, чем о других, и теперь не отказались от своих привычек; пища — лучшее лекарство для выздоравливающих — выдавалась с каждым днем в все меньшем количестве, пока со всех сторон не начались жалобы и не было произведено расследование; многие комиссары после того были арестованы, подвергнуты наказанию со стороны русских, и деятельность их прекратилась.

Когда я ложился в госпиталь, у меня оставалось еще много из денег, спрятанных мною под Красным, и, несмотря на полное духовное и физическое изнеможение, я всё-таки догадался, входя по лестнице госпиталя, засунуть пригоршню золота, завернутого в бумагу, в отверстие от сучка в столбе. Если бы я был настолько благоразумен, чтобы спрятать все деньги на дворе, положив их под одного из мертвецов, то они уцелели бы, потому что голых мертвецов казаки не трогали. Когда начался грабёж в госпитале, у меня всё отобрали за исключением двух золотых колец, надетых на пальцах. Я быстро положил их в рот и в испуге проглотил, но потом, к счастью, они снова вернулись в моё обладание. Одно из них я ношу до сих пор, это обручальное кольцо моего отца. Когда, наконец, в госпитале снова были восстановлены нашими охранителями спокойствие и тишина, я совершенно забыл о спрятанных деньгах. Но, спускаясь однажды по лестнице, чтобы навестить кое-кого из соотечественников, лежавших в другой палате, я случайно взглянул на сучок и сейчас же вспомнил о деньгах. Убедившись, что никто за мной не следит, я осмотрел дыру и нашел деньги в целости; денег было около пятнадцати луидоров.

При прогулках по городу я часто покупал привозные недурные плоды и относил их бедным больным, по вечерам нетерпеливо смотревшим на дверь, ожидая, скоро ли я вернусь, и протягивавшим ко мне со всех сторон исхудалые костлявые руки, чтобы получить яблоко.

Евреи, которым чего-то недостает, когда нечем барышничать, скупали старое платье больных, умерших в госпиталях от горячки, уносили его в свое жилище, чтобы вычистить и т. д. и снова пустить в ход.