Записки о войне. Стихотворения и баллады - [65]

Тот день, когда я вышел из больницы,

Был обыкновенный зимний день,

Когда как будто солнышко боится

Взойти вверху на лишнюю ступень.

Но всюду пахло охрою, известкой,

И всюду гул строительный дрожал,

И каменщик в ладонях черствых, жестких

На всех углах большой кирпич держал.

Беременные женщины по городу

Прохаживались шумною гурьбой,

Животы — огромные и гордые,

Как чаши с будущим,

               неся перед собой.

Веселые и вежливые школьницы,

Опаздывая, ускоряли шаг,

И реял в воздухе особо красный флаг.

Я сразу понял, что война закончилась.

День Победы в Альпах

Четыре верблюда на улицах Граца!

Да как же они расстарались добраться

до Альп

      из родимой Алма-Аты!

Да где же повозочных порастеряли?

А сколько они превзошли расстояний,

покуда дошли до такой высоты!

Средь западноевропейского люда

степенно проходят четыре верблюда,

худые и гордые звери идут.

А впрочем,

        я никогда не поверю, —

что эти верблюды действительно звери.

Достоин иного прозванья верблюд.

Дивизия шла на верблюжьей тяге:

арбы или пушки везли работяги,

двугорбые, смирные, добрые,

покорные, гордые, бодрые.

Их было, наверное, двести четыре,

а может быть, даже и триста четыре,

но всех перебили,

               и только четыре

до горного города Граца дошли.

А сколько добра привезли они людям!

Об этом распространяться не будем,

но мы никогда,

           никогда

                не забудем

верблюдов из казахстанской земли.

В каком-то величьи,

в каком-то прискорбьи,

загадочно-тихие, как гороскоп,

верблюды проходят

сквозь шум городской.

И белые Альпы видны в междугорбьи.

Вдоль рельсов трамвайных проходит верблюд,

трамваи гурьбой за арбою идут.

Трамвай потревожить верблюда не смеет.

Неспешность

         приходится

               извинить.

Трамвай не решается позвонить.

Целая очередь грацких трамваев

стоит,

   если тянется морда к кустам,

стоит,

    пока по листку обрываем

возросший у рельс превосходный каштан.

Средь западноевропейского люда

степенно проходят четыре верблюда.

9 мая

Замполит батальона энского,

капитан Моторов Гурьян,

от бифштекса, от деревенского,

от вина цимлянского — пьян,

он сидит с расстегнутым воротом

над огромным и добрым городом,

над столицей своей, Москвой:

добрый, маленький и живой.

Рестораны не растеряли

довоенной своей красы.

Все салфетки порасстилали,

вилок, ложек понанесли.

Хорошо на душе Моторову,

даже раны его не томят.

Ловко, ладно, удобно,

здорово: ест салат, заказал томат.

Сколько лет не пробовал сока,

только с водки бывал он пьян.

Хорошо он сидит, высоко.

Высоко забрался Гурьян.

«В тот день, когда окончилась война…»

В тот день, когда окончилась война,

вдруг оказалось: эта строчка — ямбы, —

хоть никогда не догадался я бы,

что будет метр стиха иметь она.

Я полагал: метр вздоха и метр крика.

Я думал: метр обвала тишины, —

но оказалось — строчками должны,

стихами становиться эти звуки.

Гремевшая, дабы переорать

смертельного передвиженье груза,

стократ громчей

загрохотала муза,

закончив бой

и завершивши рать.

Поэзией надежда быть должна,

не жить ей без лирического пыла.

Что ж, оказалось, это ямбом было:

в тот-день-ко-гда-о-кон-чит-ся-вой-на.

В шесть часов утра после войны

Убили самых смелых, самых лучших,

А тихие и слабые — спаслись.

По проволоке, ржавой и колючей,

Сползает плющ, карабкается ввысь.

Кукушка от зари и до зари

Кукует годы командиру взвода

И в первый раз за все четыре года

Не лжет ему, а правду говорит.

Победу я отпраздновал вчера.

И вот сегодня, в шесть часов утра

После победы и всего почета —

Пылает солнце, не жалея сил.

Над сорока мильонами могил

Восходит солнце,

            не знающее счета.

«Не безымянный, а без ы менный…»

Не безымянный, а безыменный —

Спросить никто не догадался, —

Какой-то городок бузиновый

В каком-то дальнем государстве,

Какой-то черепично-розовый,

Какой-то пурпурно-кирпичный.

Случайный городишко, бросовый,

Райцентр какой-то заграничный.

В коротеньких штанишках бюргеры

И девушки в шляпенках фетровых

Приветствия тоскливо буркали

И думали — они приветливы.

Победе нашей дела не было

До их беды, до их злосчастия.

Чего там разбираться — нечего:

Ведь нам сюда не возвращаться.

А если мы берем в Германии —

Они в России больше брали.

И нас, четырежды пораненных,

За это упрекнут едва ли.

«Ордена теперь никто не носит…»

Ордена теперь никто не носит.

Планки носят только дураки.

И они, наверно, скоро бросят,

Сберегая пиджаки.

В самом деле никакая льгота

Этим тихим людям не дана,

Хоть война была четыре года,

Длинная была война.

Впрочем, это было так давно,

Что как будто не было и выдумано.

Может быть, увидено в кино,

Может быть, в романе вычитано.

Нет, у нас жестокая свобода —

Помнить все страдания. До дна.

А война — была.

Четыре года.

Долгая была война.

О погоде

1

Я помню парады природы

И хмурые будни ее,

Закаты альпийской породы,

Зимы задунайской нытье.

Мне было отпущено вдоволь —

От силы и невпроворот —

Дождя монотонности вдовьей

И радуги пестрых ворот.

Но я ничего не запомнил,

А то, что запомнил, — забыл,

А что не забыл, то не понял:

Пейзажи солдат заслонил.

Шагали солдаты по свету —

Истертые ноги в крови.

Вот это,

      друзья мои, это

Внимательной стоит любви.

Готов отказаться от парков

И в лучших садах не бывать,

Лишь только б не жарко, не парко,

Не зябко солдатам шагать.