Записки о России. XVI — начало XVII в. - [9]
Однако, во-первых, неверный перевод на русский язык одного из упоминаемых собраний создавал иной смысл, нежели тот, который вложил в свою фразу англичанин, имевший в виду местный «конклав» духовенства. Во-вторых, предложенное В. И. Корецким прочтение этого места как последовательного рассказа об измене — казнях — соборе вызывает серьезное возражение[54]. Горсей не связывал поставление Симеона с созывом церковных собраний, о которых идет речь. Кроме того, автор говорит здесь не об одном «соборе», а о трех различных собраниях: о созыве духовенства со всего государства, о местном церковном соборе и о «царском совете или парламенте». Этот рассказ в известном смысле может служить своего рода иллюстрацией взгляда на соборные совещания XVI в. как на практику различных собраний — полных и неполных, церковных и смешанных, обладавших большими или меньшими полномочиями[55].
Разбираемые известия имели в историографии и другую трактовку: этот отрывок рассматривался как свидетельство о церковном соборе 1580 г., от которого дошло уложение о запрещении духовенству приобретать вотчины[56]. Так трактовали в XIX в. известие Горсея Э. Бонд — первый издатель полного текста записок, Н. И. Костомаров, А. С. Павлов, позднее — С. Б. Веселовский, С. М. Середонин, А. А. Зимин. Горсей использовал, видимо, русский источник — приговор собора. Осложненность рассказа Горсея «слухами и толками», ходившими по Москве, объясняет, по мнению исследователей, несовместимое сочетание в одном отрывке мотивов приговора Соборного уложения 1580 г. с известием о монахах, затравленных медведями[57].
Повествование о 70 — начале 80-х годов, сосредоточенное в записках вокруг деятельности Ивана IV, завершает описание последних дней и часов жизни царя. Настоящий перевод передает версию о насильственной смерти Ивана Грозного, отраженную Горсеем[58]. Для интерпретации этого известия в рассказе Горсея имеют, на наш взгляд, важное значение два момента. Во-первых, текст содержит имена людей, находившихся при царе и, таким образом, дает ответ на вопрос «кем?» Во-вторых, строки о Богдане Бельском, «…уставшем от дьявольских поступков тирана», служат косвенным указанием на участие Бельского в насильственной смерти царя. Глухой отзвук единственного у Горсея известия об обстоятельствах смерти Ивана IV находим в упоминании на последних страницах «Путешествий» о Богдане Бельском: вся семья царя Федора «трепетала от страха перед его (Бельского. — А. С.) злой волей».
Описания второй половины 80—90-х годов занимают в «Путешествиях» и двух других сочинениях Горсея значительное место и служат важнейшим историческим источником. Рассказ Горсея о событиях с 1584 г. до конца 90-х годов можно назвать своеобразной повестью о Борисе Годунове. Отдельные ее фрагменты получают дополнительное освещение в «Торжественной… коронации царя Федора» и в «Трактате о втором и третьем посольствах» Горсея.
После смерти Грозного Горсей на первых порах не только сохранил свое положение при дворе, но стал одним из иностранных доверенных «князя-правителя» Бориса Годунова и находился в самой гуще событий по крайней мере до 1587 г. Деятельность Бориса подобострастно превозносится, а ему самому дается положительная характеристика. Однако текст записок лестно рисует Годунова лишь до известия о расправе с Никитичами; начиная с этого места рассказ Горсея приобретает уже иное освещение, а дальнейшие события правления Бориса (примерно с начала 90-х годов) излагаются в откровенно недоброжелательном тоне. Причину такой перемены нужно искать, видимо, в отказе Годунова взять под свою защиту Горсея во время его тайного отъезда в Россию в 1588 г. и особенно в период неудачного посольства 1590–1591 гг.
Обратимся к двум часто привлекавшимся историками сюжетам рассказа Горсея о Борисе Годунове. Один из них связан с составом регентского совета при Федоре по завещанию Грозного. Ряд неточностей в трактовке текста Горсея привел Р. Г. Скрынникова к выводу о том, что Годунов не был назван Иваном Грозным в завещании среди регентов Федора[59]. Между тем сочинения Горсея, как более ранние, так и созданные позднее, называют Годунова членом регентского совета по завещанию Ивана IV. Если Горсей в своих известиях и «фальсифицирует факты» (выражение Р. Г. Скрынникова), то делает это слишком уж последовательно; следов явных фальсификаций в рассматриваемых известиях нет.
Неправильное прочтение текста отразилось и в другом положении статьи Р. Г. Скрынникова: «Расправа с Шуйским углубила конфликт между правительством и боярами. Положение Годунова оказалось столь непрочным, что он вынужден был (по примеру царя Ивана) вести тайные переговоры с английским двором о предоставлении его семье убежища в Англии» [60]. Идея убежища в Англии (известная только по Горсею) если и отражает кризис правления Годунова, то связывать его, кажется, нужно не с расправой над И. П. Шуйским. Ведь насильственная смерть Шуйского (1588), как и его предшествующее пострижение, произошла после отъезда Горсея в июне 1587 г. с поручением об убежище для Годуновых. Правильнее, видимо, связывать эту идею (если таковая действительно имела место) с угрозой развода царя Федора с Ириной Годуновой, чего добивались, по Скрынникову, те же Шуйские.
