Записки о России. XVI — начало XVII в. - [84]

Хотя известно всем, что ты мой лучший друг,

Но я с тобою все же не желал бы распрощаться вдруг.

Пусть то, что объявился я и обещаю не молчать так долго боле,

Послужит доказательством правдивости и доброй воли.

Прощаясь, ты мне первым руку дал, удерживал ее, не отпуская,

И я по требованью твоему пишу, как мне понравилась страна чужая.

Земля покрыта лесом и неплодородна,

Песчаных много почв, пустых, которые к посевам непригодны.

Однако хлеб растет, но, чтоб зерно не захватили холода,

Весь урожай здесь убирают раньше времени всегда.

Скирдуют, не дождавшись, чтобы вызрело зерно,

И сноп к снопу, необмолоченным — так сушится оно.

К зиме становится земля промерзлой тут,

На пастбище ни травы, ни другие злаки не растут.

Тогда весь скот — овца, и жеребенок, и корова —

Зимует там, где спит мужик, все вместе под одним и тем же кровом.

Мужик как жизнью дорожит своей скотиной

И бережет ее от холодов зимою длинной.

Семь месяцев стоит зима, но солнце яркое, как в мае,

Когда здесь пашут землю и пшеницу засевают.

Умершие зимой без погребения лежат в гробах еловых, богач или бедняк,

Зимою землю мерзлую не прокопать никак.

А дерева повсюду здесь хватает,

Гробов достаточно для всех, кто умирает.

Возможно, справедливо ты испытываешь изумленье,

Что мертвые так долго здесь лежат без погребенья.

Поверь мне, только лишь последнее тепло уйдет,

Как жуткий холод в камень превратит тела и все вокруг скует.

Поэтому они живому без вреда лежат,

Пока весной тепло не возвращается назад.

Зверей их можно с нашими сравнить на глаз,

Мне кажется, размерами они поменьше, чем у нас.

С английскою говядиной по вкусу мясо схоже, но отдает водой,

Хотя является для них желанною едой.

С овцы здесь остригают шерсть, она весьма невелика.

Повсюду птичьи стаи — на суше, на воде средь тростника.

Поскольку много птицы, то и мала ее цена,

Но дичь готовить не умеют, лишь только варится она.

В печь раскаленную ее в котле поставят

Без вертела и без прута, вот так и дичь, и мясо варят.

Посуду оловянную в стране не знают,

Но миски и ковши искусно из березы вырезают,

А ложки деревянные висят на поясах у русских сплошь,

Знать носит ложку и большой мясницкий нож.

Дома невелики, стремятся их в местах высоких строить,

Чтоб снег не заносил, когда зимою все вокруг покроет.

Здесь кровлю крепят на стропилах, пригнанных так ровно,

А стены составляют длинные, как мачты, бревна.

Меж бревен мох, чтоб сохранить тепло, проложен,

Хоть способ этот груб, но безотказен и несложен.

На крыши от обильного дождя и снега толстым слоем кору кладут.

В строительстве не пользуются камнем тут.

Зимою в каждой комнате для обогрева служит печь,

А дров здесь столько, сколько смогут сжечь.

Стекла английского они не знают,

Но горною породою — слюдой, — нарезав тонким слоем, нитками сшивая,

Расположив красиво, как стекло, они свое окошко закрывают.

Однако и стекло не даст вам лучший свет,

Хоть дешева слюда, и ничего богатого в ней нет.

То место, где их бог висит, для них священно,

Хозяин не садится сам туда; вошедший непременно

Поклоны лбом о землю, преклонив колена, отбивает

И, честь приняв, на то святое место восседает.

Хозяин не постель вам приготовит, а медвежью шкуру бросит,

А гость под голову свое седло приносит.

Я удивлялся этому, — зачем так плохо спать,

Когда в избытке птицы здесь, легко перо собрать.

Но это оттого, наверное, что так груба страна,

Они не видят удовольствия от сна.

Я б не хотел, чтоб видел ты, как даже кровь моя застыла в жилах,

Когда мне на медвежью шкуру преклонить колени нужно было.

Со Стаффордом, товарищем моим, нас на постель такую уложили,

Но, слава богу, больше мы таких ночей не проводили.

Итак, писать тебе кончаю,

Скажу, что холодней страну, чудовищней людей найду я где-нибудь едва ли.

Я написал тебе не обо всем, что знаю,

А стану все писать, боюсь, что притуплю перо и поломаю.

Когда бы не торговые дела, смелее за перо я брался,

О грубости людей, о скудости земли я б рассказать старался.

По лапе льва узнают зверя, говорят,

Так в малом догадайся о большом, читая все внимательно подряд.

Паркеру

Мой Паркер, придуманы были для писем бумага, перо и чернила,

Свободные руки даны, чтоб писать, лишь времени только б хватило.

Вспомни и это, и нашу любовь, ту, что годами проверена,

Перо мое упрекай — не меня, — но если б тебе не писал я намеренно!

Итак, оттолкнула корабль мой судьба от берега всем нам родного,

Заставила царство другое искать, которое было мне ново.

Тебе поведенье людей описывать буду пространно,

Все то, что у них нам так непривычно и странно.

Русские люди полны, с большим животом и без талии,

Их лица коричневы от очага и выраженье уловишь едва ли.

Здесь каждый волосы на голове стрижет и обривает,

А длинных локонов носить себе никто не позволяет.

Но если господина своего кто потерял расположенье,

Не сможет волосы он стричь, пока не выпросит прощенья.

Того, кто впал в немилость, можно сразу же узнать,

Увидеть только голову его и — без ошибки — «Это он!» сказать.

И так все время полагается их волосам расти,

А тем, кто выкажет расположение к несчастным, едва ли жизнь свою спасти.

Одежда их невесела, для глаза даже неприятна,

И шапка вверх над головой торчит высоко и занятно,