Записки о России. XVI — начало XVII в. - [65]
Затем они попросили, чтобы я изложил мое поручение, и они ответят мне. Я сказал, что сделаю это по пунктам и прошу их отвечать мне тем же способом; так я и сделал, изложив все ясно, на их родном языке, чтобы предупредить их обычные увертки, применяемые, когда они хотели уклониться [от ответа] и объявляли, что переводчик неправильно перевел или что перевод неточен.
Предмет переговоров [им] был неприятен и менее всего отвечал их желаниям, никто не вел переговоры до той поры [на такие темы], однако при добром их расположении на все можно было бы ответить.
Они были сильно удивлены, что я, уехав перед тем в царской опале, осмелился приехать с такими настойчивыми грамотами, да еще передающими сокращенно титул царя. Я сказал им: «Настойчивость моего поручения находится в соответствии с обидами, нанесенными королеве и короне ее священной монархии в лице ее достойных подданных и купцов, торгующих в этих краях, и хотя, по лживому навету, его величеству было угодно гневаться на меня, однако благородный князь Борис Федорович, к которому я также прислан, лучше знает, как верно я служил почти 20 лет царю; его милости и справедливое княжеское обхождение со мной было всегда достаточным ручательством моей верности. А вам, милостивые государи, очень хорошо известно, что я в совершенстве знаком с титулом царя и его обязательном употреблении в переговорам с его величеством, поэтому не мог сделать никаких сокращений, оскорбительных царю и его государству, так как слова „и многих иных“ включают без перечисления гораздо больше, чем имеется. Имея в виду все сказанное, я не вижу причины обвинять меня за мое появление здесь, особенно если учесть, что это приказ моей государыни, и я не знаю, почему вы ставите [мне в вину] столь несправедливо то, что не относится к предмету моих переговоров».
Мы расстались в хороших отношениях; вскоре после этого я получил ответы на все мои пункты в таком добром и благоразумном тоне, что стал надеяться, что это подорвет власть Щелкалова, так как я имел для этого все доказательства. Поэтому я побуждал их вынести решение по изложенным пунктам, однако они медлили с завершением всего этого. Тогда проводились большие приготовления для приема большого посольства от короля польского[453] и мне неожиданно прислали известие, что в тот самый день, когда это самое посольство прибудет в Москву, я должен отбыть с моей свитой; они боялись, по свойственной им подозрительности, что между нами состоятся какие-то соглашения.
Дворянин, приставленный ко мне, пришел сказать, что, по воле царя, я должен выехать в Ярославль (Yeraslaudly toun), находящийся в 4 или 5 днях пути от Москвы, а затем, после окончания польского посольства, я буду вновь допущен видеть его и получу почетный отпуск.
Я приехал в Ярославль в ноябре и прожил там до июня. За это время я получил разные письма от некоторых моих старых и почетных друзей при царском дворе с разными тайными предупреждениями, которые можно было сделать письменно, что благодаря мерам, принятым правителем, все, чего просила ее величество, будет пожаловано и королева будет вполне удовлетворена. Но что канцлер Щелкалов употребил все пути, какие мог, чтобы очернить меня, [говорил, что] я был у двора польского короля Сигизмунда, чтобы сговориться с ним и выдать тайны царя ему, то же самое — у великого князя Ливонии Радзивилла, что пренебрег царским пожалованием и что я задумал приехать на побережье раньше, чем разгрузят корабли, захватить крепость, нарушить торговлю и лишить царя пошлин. Из-за этого я оставался в Вологде до 6 июля; в этот день ко мне прислали дворянина, который по наказу, написанному рукой канцлера, сообщил, что царю сперва угодно было призвать меня и дать полные и обоснованные ответы по всем пунктам, которые я излагал, но он изменил свое решение по причине сильных волнений, недавно случившихся среди его подданных, поэтому меня проводят прямо к побережью и посадят на корабль. Когда я прибыл туда, комендант крепости сказал мне, что царь даст ответ королеве в письмах на все, что мне поручили, и таким образом, что ее величество будет вполне довольна.
В этом проявилось то, что Щелкалов[454], лукавейший из всех живших скифов, боялся меня. Опасаясь, что я раскрою его козни, [он] внес в грамоты, посланные королеве, много оскорбительных для меня слов и выражений от имени царя, но без его и правителя ведома, однако я был предупрежден одним моим другом придворным, написавшим, что он боится, что [Щелкалов] это сделает. Впоследствии, когда правитель обвинял его в этом, он отрицал все, клянясь, как он привык это делать, спасением души; такого рода злоупотребления остаются у них безнаказанными, таков их порядок. Совет обсуждает дело и форму ответа. Главный дьяк [приказа] посольств излагает это. Затем он представляет изложенное и сам читает, а при переписке он может изменить, по своему желанию, что его не устраивает, так как они очень редко, почти никогда не перечитывают их. Царь никогда не прикладывает к этому руку, они пишутся [дьяками], запечатываются ими же, печать находится у них же и адресуются и отправляются ими же. Такого рода подделки в письмах и грамотах были привычны для него, и он следовал им до конца, хотя всем известно, что его однажды уличили в этом и жестоко наказали. Прежний царь держал его только как орудие мучения и наказания своего народа. Теперешний правитель, Борис Федорович, согласился из уважения к его опытности на то, что он будет помощником другого [дьяка], но это было до тех пор, пока его коварные ходы стали до такой степени невыносимы, что ему пришел жалкий конец, как я слышал, пресекший его дьявольскую и ненавистную жизнь
