Записки о болгарских восстаниях - [53]

По рассказам многих очевидцев, на подавление восстания в Брацигово были посланы два паши — Хасан и Хафуз.

—

Башибузукский стан был недоволен миролюбивыми действиями Хасана-паши. Этим грабителям не терпелось броситься на село, и они стали говорить, что в селе спрятано оружие и что здешним восстанием руководят русские. 8 мая регулярные войска под командованием Хафуза-паши снова подступили к селу с артиллерией. Никто не сомневался, что на этот раз Брацигово будет разрушено.

Но Хафуз-паша, по турецкому обыкновению, стремился больше всего к тому, чтобы вытянуть деньги у напуганных брациговцев. Поэтому он принял суровые меры, чтобы побудить сдавшихся болгар открыть все их тайники. Местного жителя Георгия Тырпоманова по приказу самого паши зарубили на глазах его односельчан. Брациговцев окружили солдаты с примкнутыми штыками, и паша уже отдал приказ пустить эти штыки в ход. Разделившись на две шеренги, солдаты приготовились колоть беззащитных, а те подняли истошный крик и пали ниц перед пашой, умоляя о пощаде. Женщины и дети, стоявшие поодаль, следуя примеру своих несчастных отцов и мужей, вопили еще громче. Паша смилостивился не раньше, чем получил от брациговцев около пятидесяти тысяч серебряных грошей. Восемьдесят тысяч, принадлежавших игумену какого-то монастыря, он сам нашел где-то в бурдюке.

После этого паша решил поиздеваться над местными жителями. Он собрал всех крестьян и, вызвав священника, заставил их поклясться в верности султану на кресте и евангелии.

Вообще в Брацигове было не так много жертв, как в других очагах восстания. Тридцать-сорок взрослых работоспособных мужчин пали на поле боя и на дорогах или были зарезаны в разных местах во время подавления восстания, но других жертв не было. В Брацигове не резали всех без разбора — женщин, детей, больных стариков, — как в Перуштице и Батаке.

Тяжкую, мучительную смерть принял Васил Петлешков, брациговский представитель на собрании в Обориште, состоявшемся 15 апреля. Когда Брацигово сдавалось, он решил временно скрыться, наверное зная, что его, главного зачинщика, победители не оставят безнаказанным и ему недостаточно будет поцеловать крест и евангелие, как это делали простые смертные. К тому же он, всего день-два назад строивший разные планы освобождения, не мог так легко примириться с горьким разочарованием. Не мог Петлешков, еще недавно клявшийся под болгарским знаменем преданно служить родине и неотступно преследовать турок, теперь, спустя несколько часов, преклонить свою буйную голову перед врагом и сказать: «Я мирный раб… простите меня!» Петлешков был не из числа малодушных людишек, патриотом он стал не потому, что в то время это было модно. Он хотел опомниться от удара, вернуть себе душевное равновесие и тогда уже действовать вполне сознательно.

—

Как честный патриот, верный повстанческой клятве, Петлешков не захотел уронить свое повстанческое достоинство: в последние минуты жизни он выполнил свою клятву — не сдаваться живым поганым врагам. Он занимался в мирное время продажей лекарств, всегда имел при себе яд и теперь, не колеблясь, принял его. Петлешкова привели к паше, но действие яда уже сказывалось. Он посинел, почернел, лицо его покрылось пятнами, глаза вылезли из орбит, тело затрепетало, как лист. Пробил его час.

— Паша-эфенди, во всем, что произошло в селе, виноват я один: молю вас, не мучьте несчастных, — проговорил он, умирая.

Солдаты поставили мученика Петлешкова между двумя кострами. Умер он в невыразимых страданиях. Петлешков сгорел на медленном огне двух пылающих костров, как истинный христианский мученик, но погиб он не за веру и крест, а за свободу и справедливость…

—

ВОССТАНИЕ В БАТАКЕ

1

На колени, дорогие читатели! Шапки долой! Перед нами — развалины Батака. Призываю всех честных болгар, любящих свою родину, посетить со мной вместе это болгарское святилище, этот жертвенник нашей свободы, обагренный кровью тысяч мучеников и святых, сотен малых детей, бесчисленных невинных юношей и девушек! Батак, славный и горестный Батак! Ужели найдется хоть один болгарин, сердце которого не дрогнет при одном упоминании о твоем имени?.. Не верю! Если на протяжении пятисот лет в различных уголках Болгарии вспыхивали искры протеста, то твое пепелище, где прах смешан с костями твоих жертв, занимает первое место в ряду тех городов и сел, где происходили знаменательные события. Благоговею перед твоим величием, перед ним будет благоговеть и история! Я в сто раз больше восхищаюсь слабейшим из твоих героев — борцом в короткой домотканой куртке, постолах и с кремневым ружьем в руках, чем каким-нибудь надутым генералом, восседающем на белом жеребце, в мундире с золочеными пуговицами и с саблей, осыпанной брильянтами…

Преклоняюсь перед твоими деревянными пушками, разрывавшимися после первого выстрела: они для меня более драгоценны, чем грозные, но чужие крупповские пушки и скорострельные орудия, грохот которых хоть и приятен нашему слуху, а все остается чужим. Твои немудреные окопы, вырытые на Свята-Троице и Сухо-Бырде, при всем своем сходстве с канавками на виноградниках, будут своим устройством вызывать такое восхищение потомков, какого не удостоятся ученые стратеги различных военных штабов. Болгарское государство, болгарская свобода зиждется не на костях бесчувственного богача, не на мощах святого владыки, а на хрупких черепах твоих годовалых младенцев. Почернели стены твоей скромной церковки и школы, они пропитаны кровью чуть не до основания и имеют гораздо большее историческое значение, чем иные громадные памятники.