Записки о болгарских восстаниях - [35]

—

Двадцать девятого вечером все замерли на месте, когда дозорные доложили, что к Капуджику / Трояновым воротам/ приблизились турецкие войска с артиллерией. В повстанческом лагере поднялся переполох, молоты в «арсенале» перестали стучать, все взоры обратились к горным вершинам, окружающим Капуджик. Мы тотчас же стали взбираться на возвышенность, с которой он был виден, и собственными глазами убедились, что дозорные не ошиблись. Замеченные ими войска оказались пехотной частью, численностью не больше батальона: но с нею пришло много башибузуков и черкесов. Неприятель расположился на месте, представлявшем собой естественное укрепление: кроме того, большая толпа болгар и все солдаты рыли окопы. Вокруг лагеря были расставлены караулы, двойные караулы были выставлены со стороны, обращенной к Еледжику. В бинокль были видны две пушки: они стояли в главном лагере, поблескивая на солнце. Мы хорошо видели противника, но и он видел нас.

Ясно, что этот отряд явился затем, чтобы взять приступом Еледжик. Нам же с нашими испорченными ружьями нечего было и думать о нападении на турецкий лагерь.

—

2

В это время прибыли другие курьеры из Петрича и Белова с письмами к воеводе, в которых сообщалось, что оба эти селения горят, башибузукам несть числа и тому подобное, а значит наш отряд должен прибыть туда как можно скорее. Нетрудно себе представить, какое потрясающее впечатление произвели эти печальные вести на воеводу, его штаб и всех повстанцев. Как это всегда бывает после неудачи, святая надежда и мужество, порожденные недолговечным воодушевлением народа, мало-помалу уступили место мрачному отчаянию, горьким сожалениям и неповиновению.

Бенковский точно онемел; его громкий голос, еще вчера будивший всех спящих, теперь был едва слышен. Несколько курьеров, прибывших из разных мест, стояли у него над душою и наперебой требовали положительного ответа, причем каждый старался говорить как можно убедительней и горячей, чтобы склонить отряд прийти на помощь именно его родному селению. Удрученный всем этим Бенковский все больше терял мужество.

— Все кончено, — сказал он мне и нескольким далматинцам, когда мы отошли на опушку ближнего леса, и опустил голову. — Погибла прекрасная Фракия, погиб ее народ. Нас — и только нас — будет проклинать потомство за эту страшную бойню и опустошение… Нельзя больше сомневаться в том, что Панагюриште разгромлено и горит. Того же должны ждать и эти несчастные здесь; турецкие войска нападут на них, как только мы уедем. Сам я ничего не могу решить; говорите вы — куда нам ехать сначала, чтобы предотвратить беду? Ведь она грозит не с одной стороны, а отовсюду!.. Кто знает, может и в остальных трех округах творится то же самое, может и там болгарские селения охвачены пламенем! Но нет, я в это не верю. Там агитацию вели активнее, там народ давно уже был подготовлен и лучше, чем у нас, а кроме того, им, несомненно, пришли на помощь отряды болгарских эмигрантов из Румынии. Узнав, что у них на родине вспыхнуло восстание, они, конечно, сейчас же переправились через Дунай!

Когда Бенковский начинал говорить не о том, что находилось перед нами, не о фактах, а о предположениях, к тому же сомнительных, как, например, об «отрядах из Румынии», его гордые глаза снова принимали свое обычное выражение.

— Значит, и нам надо приложить все силы к тому, чтобы продержаться еще несколько дней. Кто знает, может, помощь придет оттуда, откуда мы не ждем ее.

—

Было решено, что мы отправимся в Панагюриште, соберем там остатки разбитого повстанческого отряда и ночью нападем на лагерь противника, чтобы вернуть свои утраченные преимущества. Для этого мы должны были получить подкрепления от жителей Петрича и Мечки, и им послали приказ подготовиться к тому времени, когда наш отряд будет проезжать мимо их лагеря. С Еледжика же мы решили не брать ни одного человека, так как и здесь положение было критическим, о чем я уже говорил. В последний раз мы послали нескольких курьеров в другие округа — Тырновский и Врачанский, — поручив им во что бы то ни стало узнать, как там обстоят дела. Начальство над еледжикскими повстанцами приняли уже известные читателям Теофил Бойков, Стоян Муховчанин, Гено Теллия и другие. Перед отъездом Бенковский произнес речь, чтобы как-нибудь успокоить взбудораженные умы.

— Дорогие братья, — начал он, — важные и срочные дела вынуждают меня оставить вас на несколько дней. Сегодня я со своими героями еду в Панагюриште, чтобы помочь нашим тамошним братьям. Как вам известно, в Панагюриште свирепствует турецкий ятаган, и многие наши братья и сестры уже порабощены турками. Спрашиваю вас, братья, разве каждый из нас не обязан выполнить свой священный христианский долг, поспешить на помощь страдальцам? Если нам, с божьей помощью, удастся оттеснить неприятеля, мы сейчас же вернемся к вам… А пока живите друг с другом в братском согласии, трудитесь сообща ради общего дела и надейтесь на бога…

—

Второго мая отряд еще до восхода солнца лесом направился к Панагюриште. Немного погодя мы поднялись на Лисец, возвышенность, расположенную в полутора часах пути к северу от Панагюриште. Обычно с этого места город был виден, как на ладони. Теперь же мы могли рассмотреть только несколько домишек, стоявших на его окраине. Увидеть его целиком было невозможно по той простой причине, что он потонул в огне и густом дыму. Не было слышно ни ружейных, ни пушечных выстрелов, так как обе враждующие стороны покинули поле битвы, усеянное обезображенными трупами. Панапорское население бежало в леса и в урочище Разлатицу, расположенное в долине немного ниже Лисеца. В городе остались только больные старухи, малые дети и все те, кто по той или иной причине не успел убежать от наступающих войск. Никто ничего не знал о судьбе этих несчастных. Главный лагерь турок также передвинулся — отошел к церкви святой Пе-тки, и только шайки грабителей, главным образом башибузуков, рыскали по городу, убивая, грабя и поджигая. По рассказам очевидцев, панагюрский онбаши Даут шел во главе палачей, показывая им дома «комитских главарей».