Записки натуралиста - [5]

Сам Мефодий Тихий, кроме прохождения общего практикума, по совету С. А. Зернова занимался небольшой группой ракообразных — морских козочек, обитающих на водорослях. Тихий представил тут же готовую работу, которую собрание постановило опубликовать в «Трудах» кружка (что и было вскоре выполнено).

Вторым докладывал студент Г. И. Ширяев, уже тогда зарекомендовавший себя как деятельный ботаник. Его доклад был посвящен растительности меловых обнажений по реке Северный Донец, где сохранилась своеобразная древняя флора, заслуживающая охраны.

После этого я не раз бывал на заседаниях кружка натуралистов и убедился, что здесь участвуют наиболее активные студенты-биологи, которые не только сдают экзамены, но и работают самостоятельно при той или иной кафедре.

Вскоре я стал также завсегдатаем собраний харьковского Общества любителей природы, вдохновителем которого был энтузиаст науки, ботаник-дарвинист Валерий Иванович Талиев. Это Общество объединяло своего рода середняков науки, оно являлось более демократичным, чем старинное и официальное Общество испытателей природы при университете. В. И. Талиев был образцом ученого-общественника, смотревшего с позиций всестороннего натуралиста далеко вперед, не признававшего рамок казенной науки, а потому и не вполне признанный ею. Он напоминал несколько К. А. Тимирязева, даже по внешности и манерам. В деятельности Общества чувствовался широкий подход к природе как к единому комплексу, поэтому и идеи охраны природы, которые проповедовал В. И. Талиев, были, по мнению членов Общества, особенно животрепещущими. Не удивительно, что для молодежи деятельность Общества любителей природы имела большое воспитательное значение. Конечно, и наш Н. К. Кничер вместе со многими передовыми харьковскими преподавателями принимал в работе Общества горячее участие.

В реальном училище у меня не все шло гладко: я систематически один-два дня каждую неделю пропускал, предпочитая отправляться на экскурсии или заниматься чтением. Моя мать — бессменный заместитель председателя родительского комитета — часто выслушивала жалобы по поводу плохого поведения «сына, показывающего дурной пример для товарищей». Но так как я был одним из первых учеников, почти что круглым пятерочником, то своеволие в общем сходило мне с рук.

Читал я тогда очень много, может быть, как никогда впоследствии, и не только по биологии. Оглядываясь назад, вижу, какое громадное значение имели в свое время хорошие популярные издания по биологии, начиная от мастерски написанных брошюр В. Лункевича и кончая солидными книгами издания Девриена, «Просвещения», Брокгауза, Сытина и др. Как много потеряла наша молодежь, когда одно время отдел «биология» исчез из книжных магазинов, «затерявшись» между «медициной» и «сельским хозяйством», а преподавание биологии в школе приобрело в основном поверхностно-утилитарное направление.

Такие книги, как очерки М. Богданова, «Летние поездки натуралиста» А. М. Никольского, для восприятия давали больше, чем казенная программа. Но была одна книга, которой мое поколение было особенно обязано. Это «Основы жизни» В. Лункевича, книга, в которой в блестящей форме и с прекрасными иллюстрациями излагались животрепещущие проблемы биологии. Очень много для формирования сознания юношества сделал в свое время профессор Лесного института Д. Н. Кайгородов — автор целой серий прекрасных книг.

В последних классах училища я вздумал писать стихи (одна маленькая харьковская газета печатала их иногда в воскресных номерах). Об этом в училище, да и дома никто не знал, кроме приятеля, который тоже кое-что пописывал. Он-то и свел меня с компанией юных «талантов». Они собирались у одной девицы, которая внимательно следила за модными поэтами. Компания затевала издание сборника своих произведений. Меня приняли почти как классика, поскольку я уже публиковался, хотя и под псевдонимом. Но в один из дней на наше собрание пожаловал почтенный отец девицы, объявивший, что у Бэлочки неблагополучны дела с учебой и наши затеи следует отложить до более подходящего времени. На этом компания временно прекратила свою деятельность, а затем я потерял с нею связи.

Однажды, когда в классе предстояло переводить «Перчатку» Шиллера, я написал перевод стихами, придерживаясь как можно ближе оригинала. Перевод вручил учителю немецкого языка Николаю Генриховичу, очень образованному человеку, хорошо знавшему русский язык. Николай Генрихович похвалил перевод и посоветовал показать его преподавателю русского языка Николаю Александровичу, чудесному человеку, старому добряку и энтузиасту русской литературы. На ближайшем уроке Николай Александрович велел мне прочитать перевод. Он слушал очень внимательно, но, когда я кончил, крикнул громче обычного свое традиционное «Садаэст», что означало «Садись на место» и больше ничего не сказал.

Я прекратил «покушения» на поэтическое творчество, так как убедился, что содержание моих стихов весьма неоригинально, а оформление их, хотя технически и литературно удовлетворительно, но не более того. Впрочем, иногда я все же сочинительствовал по тому или иному случаю. Конечно, это были в основном лирико-романтические выдумки.