Записки майора Томпсона - [75]

Начиная со следующего дня меня стали приглашать на morning tea, или на утренний чай, как называет Фитц-Арнольд комитет директоров сверхузкого состава, который заседает каждый день от 10.30 до 11 часов у патрона.

Это честь, которую можно сравнить с привилегией присутствовать при утреннем туалете короля и о которой в ту же минуту становится известно на всех этажах.

Я вхожу теперь в число тех, кого в высших сферах называют на американский манер yes-man, то есть я имею право выражать свое одобрение тому, что говорит генеральный президент-директор на заседании какого-нибудь комитета или на «цирке», произнося «да, да-да, конечно», тогда как прежде я был всего лишь nod-man и мог только молча кивать головой… Барнаж, чувствуя, откуда ветер дует, не вызывает меня больше на свои совещания через секретарш, он сам звонит по телефону, стараясь быть предупредительным. «Я знаю, у вас сейчас каждая минута на счету, дорогой друг (теперь целый день я только и слышу «дорогой друг»), но не выберете ли вы время заглянуть в мой кабинет?» «Мне» почти полностью исчезло, уже целые две недели я ни разу не слышал: «Сделайте-ка это мне к завтрашнему дню!»

Гаслен больше не решается присваивать себе мои мысли, и теперь каждое мое предложение оказывается куда более ценным, чем я сам мог предполагать. Так, моя идея вместо традиционных новогодних поздравлений посылать клиенту ко дню рождения нестандартную открытку от имени компании была единодушно одобрена на «цирке»…

И наконец, как наивысший знак признания — банкет в мою честь. На сей раз я восседал в центре, на почетном месте, по правую руку от генерального президент-директора, как Тиссер в тот вечер, когда ему вручали орден Почетного легиона. И я, подобно Тиссеру и всем его предшественникам, чувствовал, как на меня изливается сладостный дождь штампов. И если на этот раз президенту не пришлось под суровой внешностью отыскивать золотое сердце, он тем не менее очень быстро обнаружил то, что я таил от других: моя чрезмерная скромность, которую можно было бы даже принять за неуверенность, скрывала «сокровища изобретательности, страсть к цифрам, гений точности». Какие только не пелись мне дифирамбы: я был «неутомимым тружеником, не щадящим своего здоровья» ради непревзойденной преданности общему делу, «дальновидным специалистом», самым преданным членом нашей «большой семьи», «честнейшим человеком», «верным другом», блестящий-успех-которого-делает-честь-всей-нашей компании… И конечно, не позабыли приобщить к моему триумфу «мою дорогую подругу» — и все из-за одной запятой…

Я сидел под сенью оратора в состоянии полного блаженства, глуповато улыбаясь, и время от времени какой-нибудь особенно лестный эпитет приятно щекотал мое самолюбие; и я бы нисколько не удивился, если бы патрон сказал в заключение: «От имени президента Республики и в силу данных мне полномочий…»

Нет. Это не входило в программу нынешнего вечера. Но когда наш дружеский ужин подходил к концу, Юбер де Фитц-Арнольд отвел меня в сторону и быстро, коснувшись петлицы моего пиджака, проговорил:

— Поверьте, дорогой друг, эта штука не заставит себя долго ждать!

В эту ночь, вернувшись домой, я снова посмотрел на себя в зеркало. И подумал о Джоконде. Не потому, конечно, что обнаружил между нами сходство, просто у меня возникла некая ассоциация. Если бы эта самая Джоконда, которой восхищается весь мир, валялась в лавке старьевщика, много ли нашлось бы у нее почитателей, уверенных, что она достойна занимать почетное место в Лувре? Не среди знатоков, конечно, а среди простых смертных? Кто бы обратил внимание на все эти полуразрушенные капители, срезанные колонны, безрукие и безногие статуи, если бы три звездочки путеводителей и голос гида не указывали на них туристам? Главное — признание.

* * *

О большем признании я не мог бы даже мечтать. Не проходит дня, чтобы меня не посетили какие-нибудь репортеры, фотографы, интервьюеры, которые всячески поддерживают мое посвящение.

К сожалению, они никогда не касаются тем, которые мне хорошо знакомы: страхование жизни, математические расчеты, вопросы статистики. Им подавай анекдоты. Я как те принцы, фотографиями которых увешаны стены комнаты моей дочери и которые еще недавно казались мне недосягаемыми, попал в водоворот «пестрой хроники».

— Не можете ли вы припомнить, — спрашивает меня репортер телевидения, — какого-нибудь пикантного случая… что-нибудь из ряда вон выходящее?

— Ну… хотя бы… Ваше самое яркое впечатление детства?

Я пытаюсь припомнить. Роюсь в памяти… Мне кажется, что я открываю целый ряд пустых ящиков, как это обычно делают перед отъездом из гостиницы, желая убедиться, что ничего не забыто в номере (там иногда еще может что-то остаться от прежнего жильца). Моя жизнь представляется мне на редкость пустой. Репортер хочет мне помочь.

— Ну, а в повседневной жизни… у вас есть какие-то привычки, причуды? Ну не знаю… например… когда вам не спится, вы не считаете баранов?

Это тоже пришло к нам из США! Все чаще и чаще люди утверждают (во всяких интервью), что они не могут уснуть, если не станут считать воображаемых баранов, которые перепрыгивают через изгородь. Я тоже пытался, но ничто так не разгоняет сон. Стоит только одному из баранов прыгнуть, как мне сразу кажется, что я должен вскочить и броситься за ним вдогонку.