Записки кукловода - [63]

— Это почему же? Как-то не по правилам…

— В премьера стрелять тоже не по правилам. И потом — может, у него тут сообщники? Подберут и начнется все снова-здорово. Или чтобы улики замести. Нет, лучше уж сразу забрать. Верно охранник поступил.

— Ага. Не зря их учат…

— Ха! Зря или не зря — это по результату видать. А результат — дерьмо.

— Тоже верно.

Мертвый Акива лежит навзничь. Открытые глаза его удивленно сведены к дырке, краснеющей в переносице. Шайя подходит, встает рядом, смотрит. С момента покушения прошло уже минут пять. Наверху продолжает греметь музыка: видимо, там пока еще ничего не знают. На площадке под сценой царит беспорядок. С десяток людей в форме и в штатском мечутся, размахивая руками и крича друг на друга; остальные просто стоят, растерянно озираясь. Главный распорядитель господин Кнабель уехал: повез в больницу раненого премьера и его зама, и вот теперь некому связать воедино действия разных служб. Незаменимый господин Кнабель.

— Что, сволочь? — говорит Шайя, приседая на корточки, чтобы мертвец получше расслышал. — Сделал сказку былью, да? Ну почему тебя воспитательница в детском саду не заспала? Ну откуда вы, такие благодетели, лезете на нашу голову? Будьте вы прокляты вместе с вашими сказками…

— Шайя, не забудь про Ив. Она все еще там, в толпе. Я ее не вижу.

Да-да, конечно… как же это он так… Но где она теперь может быть? Перед самой стрельбой Ромка говорил, что послал людей, что, возможно, ее уже привели, и тогда она находится здесь, под сценой. Шайя озирается. Нет, он бы заметил. Не так уж тут много народу. Значит, еще на площади. В конце концов, Ромка мог и наврать. Надо бы вернуться на сцену и попытаться разглядеть ее в том же самом месте, где и в прошлый раз. Скорее всего, она еще там. В такой давке не больно попутешествуешь.

Шайя выпрямляется и идет к лестнице, и в этот момент смолкает музыка. Она смолкает неожиданно, на середине песни, причем смолкает как-то странно, постепенно, будто музыканты поочередно прекращают играть, при этом еще и сомневаясь, нужно ли прекращать немедленно или все-таки продолжить. Вот, глухо ухнув напоследок, вспугнутым филином ретируется большой барабан. Убегают заполошные, спотыкающиеся тарелки. Истерически взвизгнув, прячется за спину своего хозяина саксофон. Последними сходят на нет гитары — юзом, как несущиеся в кювет мотоциклисты.

«Всё… узнали…» — думает Шайя и прибавляет шагу. Навстречу ему вприпрыжку несется телеоператор с камерой на плече. Когда Шайя выбегает на сцену, там царит та же неразбериха, что и внизу. Техники шепчутся, собравшись в кучку. Музыканты, выгибаясь в дугу, торопливо отсоединяют от проводов свои инструменты и микрофоны. Взад-вперед снуют телевизионные репортеры, размахивая руками и подгоняя операторов. А там, внизу, за сценой, недоуменно ворочается угрюмая площадь. Толпе непонятно, что, собственно, мать-перемать, происходит? Люди пришли сюда ради праздника, разве не так? Ради праздника они терпели часовое кваканье опостылевших политиканов. Отчего же тогда все так беспардонно оборвалось именно теперь, когда желанный праздник наконец-то начал разогреваться по-настоящему? Когда вся площадь уже начала притопывать и прихлопывать в такт, когда ее стотысячесильная глотка уже настроилась в унисон несущемуся из динамиков визгу?

Шайя идет к одинокому микрофону на авансцене.

— Мы вынуждены закончить наш вечер, — говорит он.

Насмешливое эхо еще успевает ответить ему издевательским«…закон?..» прежде чем вся площадь взрывается оглушительным свистом. Шайя поднимает руки в примирительном жесте.

— Поверьте… — он пытается переждать, но свист только усиливается. — Поверьте, друзья, тому есть достаточно серьезные причины…

За шумом разгоряченной толпы Шайя не слышит собственных слов. Но это мало его волнует. Он пытается разглядеть то место, где когда-то видел ее рыжую голову. Пытается и не может. Лучи прожекторов бестолково мечутся по площади, выхватывая из темноты лишь густой ворс воздетых рук, ямы разинутых, орущих ртов.

«Еще не знают, — думает Шайя. — Хорошо бы уговорить их разойтись еще до того, как…»

— Спасибо за участие в нашем празднике, — говорит он по возможности бодро. — Мы прощаемся с вами. До свидания.

Новый взрыв свиста отвечает ему. Но на этот раз свистит уже не вся площадь.

— Смотри, Шайя, смотри!

Вон, оттуда, с правого, ближнего к сцене угла, как пятно по воде, начинает растекаться по толпе сногсшибательная новость, свежая, с пылу с жару. Эта новость намного интереснее гитарного треньканья. В конце концов, на треньканье всегда можно попасть, купив билет, а попробуй-ка попади на настоящее убийство!

— Чье убийство?

— Как, вы еще не слышали? Брука застрелили!

— Брука?

— Не может быть! Он ведь только что тут… еще минуту назад.

— А вот так! Спустился вниз после выступления, а там — бац!

— Ерунда, быть такого не может! Там охрана…

— Да все уже говорят, вы только послушайте!

— Мало ли что говорят…

— Да не только говорят, уже видели.

— Видели?

— Кого?

— Где?

— Да там, там, за сценой.

— Около сцены!

— До свидания! — беспомощно повторяет Шайя в микрофон.

Но никто уже не обращает на него внимания, даже эхо. Волною опускаются воздетые кулаки, смолкает свист; площадь ворочается и ропщет под ногами у Шайи, как огромное одноклеточное существо, чудовищная амеба, еще недавно столь послушная простому ритму эстрадного тамтама, а теперь пугающая в своей внезапной и угрожающей непредсказуемости.