Записки карманника (сборник) - [38]

Посовещавшись перед дальней дорогой и прикинув свои финансовые возможности, друзья решили ехать в Гомель, на родину Мишани, через Ленинград, побывав сначала в гостях у Никиты. В городе на Неве у него оставалась старенькая бабушка и тетя, старшая сестра покойной матери. Отец с дядей были на фронте. Что касалось Юсупа, то ему было абсолютно всё равно, в каком направлении держать путь, ведь он был круглым сиротой, выросшим в интернате, и был, как говорится, гол как сокол.

Трудно перечесть все трудности и опасности, с которыми им пришлось столкнуться на своем пути, какие неудобства и мытарства довелось испытать в дороге. Порой по нескольку дней, а то и по целой неделе пассажирские поезда простаивали на запасных путях, пропуская вперед товарные составы с нефтью, лесом и зерном. Случалось, наших путешественников высаживали на голых безымянных полустанках, и им приходилось по нескольку десятков километров в снег и в стужу, в дождь и в слякоть добираться пешком до ближайшей станции или населённого пункта. Несколько раз вокзальная милиция ловила Мишаню – он был слабее остальных, да и ростом еще не вышел, так что корешам приходилось его выручать из беды, прежде чем продолжить свой нелегкий путь.

Треть всего маршрута до Питера пацаны провели лёжа под вагоном. Человеку неискушенному трудно даже представить себе это: малейшая неосторожность, и ты, падая на рельсы, попадаешь в жернова. Здесь нет ни одного шанса выжить, смерть неизбежна. Но как бы то ни было, а к лету они все же добрались до родины Никиты – Ленинграда. Город-страдалец встретил их проливным дождём и густым туманом, стелившимся над Невой, но это не помешало друзьям сразу же начать поиски родственников своего кореша.

Тот момент, когда Никита нажал на кнопку звонка в своей квартире, Мишаня запомнил на всю жизнь. Палец словно прилип к маленькой чёрной коробочке, а звон, слышавшийся из-за двери, мог разбудить даже мёртвого, но дверь всё не открывалась. Тогда в отчаянии он стал колотить по ней руками и ногами, предчувствуя беду. Друзья остановили его и постарались успокоить, но где уж там… И только еле передвигавшая ноги, тяжело поднимавшаяся по лестнице незнакомая Никите старушка, сказала им, что в квартире давно никого нет.

Через несколько минут дворник, что жил в соседнем подъезде, лишил пацанов последней надежды, поведав им в двух словах трагедию, которая коснулась почти каждой ленинградской семьи. Бабушка и тетя Никиты умерли от голода в блокадную зиму 1942 года, где-то под Киевом погиб дядя, а отец, вернувшийся с фронта на костылях, лежал в каком-то городском госпитале. В боях под Берлином он потерял ногу и кисть левой руки. Дворник видел его собственными глазами, даже разговаривал с ним несколько раз, но вот адреса больницы, куда его увезли из-за застрявшего в голове осколка, не знал.

Несколько дней поисков отца Никиты привели друзей в военный госпиталь на Васильевском острове. Надо было видеть встречу отца с сыном! В сложившейся ситуации о том, чтобы продолжать путь втроём, безусловно, не могло быть и речи. Впервые за долгие годы скитаний и мытарств по дорогам нашей необъятной родины друзья прощались со слезами на глазах, ибо никто не знал, когда они встретятся вновь, да и будет ли она вообще, эта встреча…

9

В глухую белорусскую деревню, где жил когда-то Мишаня, они с Юсупом прибыли лишь в конце 1946 года, но лучше бы они туда вообще не приезжали. Почти всех жителей деревни гитлеровцы уничтожили. В живых остались лишь две старушки под сто лет и пятеро слепых мужиков, которым фашисты выкололи глаза и вырвали носы за связь с партизанами. Теперь деревню восстанавливали родственники погибших и прибывшие из области «терпигорцы», у которых не осталось ни кола ни двора.

От своих земляков Мишаня и узнал, что его отец погиб ещё раньше, чем мать и две сестры, – в самом начале войны, где-то на границе, под Брестом. Надвигавшуюся зиму пацаны решили было пережить в частично разрушенной снарядом, но всё же сохранившейся родительской избе. Здесь, в деревне, и с харчами было терпимо, да и от холода бы не померли. Но потом всё же передумали и вновь пустились в путь, решив, что лучше уж голодать и мёрзнуть в дороге, чем жить в тепле с постоянно ноющей раной в сердце.

И вновь дальняя дорога в глубь страны, поближе к златоглавой, снова поезда и вокзалы, полустанки и тупики, буфеты и магазинчики, мусора и станционные смотрители. Чтобы прокормиться хоть как-нибудь в ту голодную и холодную зиму 1946 года, им приходилось воровать с утра и чуть ли не до самой ночи, общаться с такими же, как и они сами, сиротами и беспризорниками и жить по законам улицы. А эти законы, смею заверить, были чисто воровскими.

Однажды, а случилось это в канун 1947 года, Мишаня с Юсупом и ещё с несколькими новыми друзьями выследили у железнодорожной кассы одного жирного бобра, одетого в шикарное коверкотовое пальто с меховым воротником. Лисья шапка-ушанка и начищенные до блеска хромовые прохоря со скрипом дополняли картину. В бумажнике, который он вытащил из правого косяка шкар, чтобы расплатиться за билеты, босота