Записки из конюшни - [5]

— Что? Сушняк замучил? — радостно осведомился конюх. Я не знаю, что такое «сушняк», но ассоциативно догадался, что это связано с жаждой. Кстати, в промежутке между двумя заданными мне вопросами было вставлено неисчислимое количество мата.

Рядом с конюхом появился Петрович.

— Как тут? — спросил он.

— Дозревает. А сейчас — главный номер! — объявил конюх и вошел в денник. В руках у него была огромная деревянная лопата. Такой же дядя Миша расчищал дорожки от снега.

— Ты поосторожнее, — увещевает Петрович. — Не дай Бог, не так ударишь, не расплатимся. Хозяйка-то у него с придурью, засудит.

— Не бойсь, Петрович, я знаю, как бить, — выдал конюх.

Так, значит, меня решили воспитать при помощи лопаты?! Ну-ну! И какое совпадение! Ведь я тоже знаю, как и куда бить.

Напротив моего денника заметался изящный араб, поняв значение лопаты в руках конюха. Серые ноздри раздувались, отчаянное, негодующее ржание сотрясло воздух. Тут же раздалась ругань из двух глоток.

— Ничего, старина! — проржал я арабу. — Не бойся! Смотри и учись, как надо объезжать людей!

Я встал почти задом к конюху, защищая так голову. Он же решил, что моя поза наиболее удачна для нанесения внезапного, как он полагал, удара. Но когда конюх занес лопату, я молниеносным ударом задних ног впечатал его в стену. Лопата выпала из его рук и пришлась по лбу, попутно расквасив нос. Воющего конюха посеревший от страха начкон кое-как выволок из денника. Я же, воспользовавшись ситуацией, выскочил в проход и ринулся пить… Вода прохладой обожгла горло. Я с наслаждением пил ржавую воду, носом отталкивая плавающий мусор…

Запах молодой кобылы вплыл в мои ноздри, когда я поднял голову, чтобы вздохнуть. Я медленно повернулся. Она стояла в манеже и с недоумением и интересом смотрела на меня. Высокая, гнедая, точеная до рези в глазах — она влетела мне в сердце и останется там до конца моих дней. Мы не отрывали глаз друг от друга. Я не смел сделать в ее сторону и полшага. Она была совершенной. В ее присутствии я чувствовал себя маленьким жеребенком, который может только любоваться этим творением, не смея предпринимать что-либо еще.

Все было прервано грязной бранью очухавшегося конюха. Он выволокся в манеж, перегаром перебивая даже запахи мочи и навоза и, полоснув меня ненавидящим взглядом, замахнулся на мою богиню.

— Чего встала, скотина! — от этого ора сверху посыпались перепуганные воробьи, что обычно сидели на перекладинах под потолком в ожидании овсовых зерен. А она гнедой молнией метнулась в правое крыло конюшни, от испуга больно ударившись о створку двери. Перед тем как скрыться за воротами, она оглянулась, и я увидел брызнувшую из ее глаз тоску от этого ужаса.

Эх ты, разъедреная шлея! Это она-то скотина? Одним махом я оказался рядом с конюхом. Тот еще не успел ничего осознать, как я схватил его зубами за холку и поволок к корыту с водой. Я удачно захватил противника, он не мог достать меня руками, только брыкающиеся ножонки в резиновых ногавках (люди называют их сапогами) лупили меня что было мочи. Я с разбегу и со всей злобы сунул его головой в холодную воду с ржавыми разводами. Он отвратительно визжал, попутно изрыгая брань, но сделать ничего не мог. Я макал его в корыто, со злобной радостью отмечая, что у него содрана кожа на лице и руках об острые края корыта. Я не сразу заметил, что мою битву с конюхом наблюдает начисто обалдевший от ужаса начкон. Наконец, выплюнув обессиленного конюха рядом с корытом, я налитыми кровью глазами глянул на начкона. Тот сполз по стене, а я влетел в правое крыло конюшни, куда вошла Она. Я пробежался мимо денников и только в самом дальнем увидел Ее. Она смотрела влажными темными глазами из-под каштановой челки, и за этот взгляд я готов был остаться здесь на целый век. Мне захотелось притащить конюха в зубах и бросить ей под ноги. Но я оставил эту мысль. Хорошенького понемножку! Хотя не думаю, что конюх сотворенное с ним охарактеризует «хорошеньким». Я тихо проржал ей и унесся в свой денник. Для ее безопасности я не хотел, чтобы обслуга узнала о моих чувствах.

Два дня прошли относительно спокойно. Меня не трогали, давали корм, выводили попить, но не гулять. Можно было предаться своим мыслям. От соседа-тракена я узнал ее имя. Сандана. Оно как взмах арабской сабли, как свист ветра в степи. Откуда же она взялась такая? Сосед охотно поведал. Сандана здесь второй год. Привезли ее с ипподрома, владелец отказался от нее. Для того чтобы Сандана быстрее бежала и выиграла на серьезных соревнованиях, ей вкололи наркотики. Допинг-контроль это вскрыл, и Сандану сняли с соревнований с «волчьим билетом». Больше она бегать не могла и, естественно, стала не нужна владельцу. Он ее и продал сюда «на племя». У Санданы отличная родословная и талант, и ее будущие жеребята заведомо чемпионы. Но дело в том, что за эти два года она не подпустила к себе ни одного жеребца, и начкон уже подумывает пустить ее на мясо.

Услышав последнее, я покачнулся. Кровавые всполохи в глазах заставили опустить веки.

— Ты что? — заволновался сосед. — Плохо тебе?

Я кое-как успокоил его. И с этого момента только одно владело мной: вырвать отсюда Сандану.