Записки Ивана Степановича Жиркевича, 1789–1848 - [168]

С новым симбирским губернатором Хомутовым[580] я виделся в день своего представления у Блудова. Он ругал губернию и тамошнее дворянство и укорял меня, что я ввел его в большое заблуждение на их счет. Само собой разумеется, что я, оправдываясь, защищал их. После узнал я, что и губерния, и дворяне Хомутову отплатили взаимность сторицей.

В воскресенье, едва мы успели собраться во дворец, государь прежде всех призвал к себе сибирского генерал-губернатора князя Горчакова, старинного моего сослуживца, с которым я не виделся более двадцати лет, потом нового генерал-кригс-коммиссара Храпачева.[581] Прошло с четверть часа, и нас позвали. Мы стали в том же порядке, как сказано выше. Государь прежде всех обратился к Муравьеву:

– Что это значит, Муравьев, что ты просишь увольнения?

– Слабость здоровья вынуждает, государь, – ответил тот, видимо изнуренный болезнью.

– Не согласен я на это, – возразил его императорское величество – возьми отпуск на год, если нужно! Я отпущу тебя в Россию, за границу – куда хочешь, а в отставку не выпущу (Муравьев поклонился). Я вчера получил просьбу от брата твоего,[582] – продолжал государь, – просьбу такого рода, в которой я не привык никому отказывать. Он дурачится: это прямое мое слово о его поступке. Что он скоро вышел в люди, этому я несколько виной; я за него и отвечать должен отечеству, а он – мне! Я был недоволен его корпусом – что делать! Ему следовало потерпеть: дело бы уладилось в свою пору. Он не выдержал, прислал просьбу об отставке, а я ему сегодня и дал ее! Еще раз прошу тебя, напиши ему, что он сделал большое дурачество!

Обратившись к князю Трубецкому, государь сказал:

– Я слышал, князь, что ты недоволен переводом в Смоленск?!.

– Я, государь, готов служить, где вам будет угодно, – отвечал Трубецкой.

– И я полагаю, что так и должно быть! Служить – так служить везде, а не по выбору!.. Но я постигнуть не могу, что так сильно привязывает тебя к Харькову?

– Воспитание детей, государь: там университет и более способов к ученью, нежели в другом месте.

– И это неправда! – сказал государь. – Смоленская губерния смежна с Москвой – только рукой подать, и ты всегда можешь быть там. Ты знаешь, мы с тобой – свои. Если ты желаешь поместить своих детей куда на воспитание, ты всегда мог обратиться прямо ко мне. Что у тебя – сыновья или дочери?

– Я более думаю теперь о сыновьях, – сказал Трубецкой.

– Каких лет они и куда ты их думаешь?

– Одному четырнадцать, а другому двенадцать лет. Я бы просил, государь, поместить их в пажи.

– В пажи? Таких нет! Это должно прежде справиться, могут ли быть тотчас приняты. Дочерей, всех сколько есть, давай! Я поручу их жене моей. Теперь поговорим о губернии, куда я тебя назначил. Для Смоленска собственно мы много сделали, и город в большом порядке; нужно только его поддерживать. Дворянство там – ко всему доброму расположенное; нужно уметь только им руководить и распоряжаться, и тебе немного будет хлопот!

– Ну, Жиркевич! А ты как поживаешь? – сказал государь, подойдя ко мне. – Мы давно уже с тобой не виделись!

– В это время, государь, – отвечал я, – на мою душу легло столько долгу благодарности за ваши милости, что я не найду слов ее выразить!..

– За что?! – сказал государь. – Я благодарю тебя! Я доволен твоей службой… Продолжай служить, как служил до сих пор!.. Но что у тебя Полоцк? Поправляется?!

– Я скоро после пожара выехал из губернии и ничего не могу сказать об этом.

– Где же ты был все это время?

– Здесь, в комитете, под председательством генерала Киселева, об устройстве управления казенными крестьянами…

– Мне Киселев сказал, что это дело уже кончено…

– Точно, государь, о западных губерниях кончено на днях, и я скоро отправляюсь в губернию.

– С Богом! Но смотри, чтобы Полоцк был русским городом!..

– Он и прежде был русским…

– Скоро вы едете к вашему месту? – спросил государь Попова.

– Дня через три или четыре.

– Чем скорее, тем лучше. В вашей губернии жиды много шалят! Я сейчас с графом Бенкендорфом читал записку о новых их проделках… Поезжайте, уймите их!..

Со всеми нами государь говорил с кротким выражением лица, а тут принял серьезный вид и только спросил Приклонского:

– А как идут работы Ипатьевского монастыря?[583] Тот заметно оробел, стал отвечать что-то; но государь, не дождавшись конца его речи, поклонился нам и вышел. Через несколько времени, весьма скоро, Приклонский был сменен.

Выйдя на лестницу, ведущую из бельэтажа вниз, мы стали спрашивать стоявшего на лестнице лакея, куда идти в покои к наследнику.

– К вашим услугам, – перебил наши расспросы сам цесаревич, всходивший к нам навстречу, – позвольте мне вас проводить к себе!

Мы пошли вслед за его высочеством. В коридоре повстречалась какая-то дама пожилых лет. Великий князь с утонченной вежливостью поцеловал у нее руку и проводил несколько шагов мимо нас. Потом, когда мы взошли в покои по предварительному докладу через адъютанта Кавелина[584] фамилии каждого из нас, цесаревич сказал всякому несколько приветливых слов:

– Вы, ваше превосходительство, до Витебска были, кажется, в Симбирске? Я слыхал о вас! – Затем, раскланявшись, обратился ко всем с извинением, что крайне сожалеет, что время не дозволяет ему долее заняться с нами, ибо он имеет свой назначенный час у государя и опасается, что уже пропустил оный, но имеет достаточно уважительную причину к извинению себя – наше посещение.