Записки графа Федора Петровича Толстого - [65]

, Жуковским[551] и Плетневым[552], а также и с Пушкиным[553], и с Гречем[554], издававшим журнал «Северная пчела»[555], умным молодым человеком, но большим болтуном, и с Александром Бестужевым[556], умным молодым офицером, отличавшимся тогда своими повестями, и [с] братом его, Николаем Бестужевым, тоже очень умным и хорошо образованным морским лейтенантом Балтийского флота[557], [с] Булгариным, поляком, выпущенным из кадетского корпуса в царствование Павла 1-го в уланы, а теперь в отставке и пишет плохие романы, хотя совсем неглуп[558].

Вскоре после моего с ним знакомства я узнал, что он — в высшей степени мерзавец и подлец и большой трус, изменил нам, [убежав из России в Польшу,] и потом, попав простым солдатом в один уланский полк французской армии, он бежал от них [обратно] в Россию, что было до войны с французами седьмого года[559]. И Пушкин в одних своих стихах сказал про него:

Подлец, двойной присягою играя,

В двойную цель попал:

Он Польшу спас от негодяя

И братством русских запятнал[560].

Почему впоследствии я с ним совсем не сходился[561].

Я был также очень хорошо принят Дмитрием Александровичем Блудовым[562], предобрым, весьма умным и высокообразованным человеком, любящим и занимающимся русскою литературою, и супругою его, чрезвычайно доброю женщиной, также очень ласково меня принимавшей[563]. У них в доме также собирались в назначенные дни наши литераторы, поэты и отлично образованные люди, как и в доме Муравьевой, которой дети — офицеры Гвардейского штаба, отличаются и умом и образованностию, и с которыми я очень хорошо знаком[564].

У Алексея Николаевича Оленина, любящего театр, как [и] все искусства, разыгрывались иногда некоторые сцены из русских пиес артистами нашей театральной труппы. Между прочим, раз наша первоклассная трагическая актриса госпожа Семенова-старшая[565] в одной довольно большой сцене, представленной в доме у Алексея Николаевича (не знаю, взятой ли из какой-нибудь пиесы или составленной нарочно для сего которым-нибудь из наших литераторов), играла роль веселой, хитрой, весьма забавной субретки, подшучивающей и выводящей из терпения сурьезную трагическую личность, которую представлял господин Сосницкий[566]. Сцена эта была исполнена превосходно хорошо и совершенно верно, хотя представлена была артистами [совершенно] противуположных амплуа тем ролям, которые они представляют на сценах театра[567].

Этою сценою оправдывается мое убеждение, что человек, по природе рожденный с истинным полным талантом в котором бы то ни было из трех искусств — сценическом, художественном или музыкальном, — будучи умным, вполне образованным и обученным в том искусстве, на которое судьба его обрекла, может с одинаковым успехом действовать во всех отраслях того искусства. Что госпожа Семенова, высокая трагическая актриса, доказала, представив так восхитительно шутливую, веселую и хитрую субретку в описанной мною выше [пьесе], разыгранной в доме Оленина.

А господин Ольрич[568], в бытность свою в Петербурге обвороживший как трагик дивным своим талантом всех истинных знатоков и любителей сценического искусства, также доказал справедливость моего мнения, разыгрывая так превосходно в трагедиях великого Шекспира короля Лира, Отелло и жида [Шейлока], в одной шутливой пиесе сыграл неподражаемо хорошо самую комическую и главную роль, на которой держится вся пиеса, где он представлял простого, но смышленого, забавного, любящего подгулять негра, служащего работником на ферме одного достаточного семейного американца.

Между прочим, в одной сцене, жестоко кряхтя под тяжестию огромной корзины на его спине, которую, внеся в дом фермера и поставив в конце комнаты на скамейку, он подходит к авансцене, с удовольствием выпрямляя свою спину, освобожденную от тяжести и вытягивая руки. Нечаянно оборотясь к своей ноше, [он] видит вылезшего из корзины молодого красивого мужчину, в мгновение исчезнувшего внутри комнат, [и] сначала поражается удивлением. Потом, смекнув в чем дело, начинает хохотать от всей души так искренно и верно, что не возможно было зрителям не разделять с ним этого смеха. А получив за свой труд порядочную флягу водки, до которой негры большие охотники, выражает самым смешным образом свое удовольствие: любуясь своею флягою, из которой потягивал водку, постепенно, по мере [действия] винных паров, скопляющихся в его голове, он развеселяется. А когда хмель вполне овладел им, он предался полному восторгу радости, сбросил с себя на пол свою куртку, но не покидая фляги, начал петь и плясать уморительно смешно танцы своего племени, прерывая и то и другое то сильным без причины смехом, то чтоб насладиться глотком водки, что повторяя, доходит до того, что ноги развеселившегося негра отказывают служить ему, и он, полупадая, садится на пол.

Это постепенное охмеление — от радостной улыбки, произведенной первыми хлебками водки, до полного опьянения, — исполнено Ольричем превосходно — верно и до крайности смешно, но без всякой натяжки и пошлых фарсов. Напротив того, все его движения, производившие такой сильных смех в зрителях неловкостию опьяневшего негра, были деликатны, даже грациозны.