Записки графа Федора Петровича Толстого - [62]

А из родных нашелся и такой, с позолоченным ключом назади[531], глупо промотавший два огромных имения, который написал в Москву к батюшке, что я, вероятно, сошел с ума — отказался от камер-юнкерского звания, оставил всех родных и дома хороших знакомых, связался с какими-то немецкими и русскими профессорами и провожу с ними все время.

Жалкие пустые люди не понимают пользы, которую я от их сообщества приобретаю для моего образования, которого ищу достигнуть.

В удостоверение моего сумасшествия этот, ничему не учившийся чванливый пустой человек написал батюшке, что я хожу везде в детской суконной горохового цвету курточке, в белых канифасных[532] широварчиках и в башмаках, без галстука, с отложным воротником от сорочки, с распущенными кругом головы длинными в локонах волосами.

В этом описании правда только в том, что я точно не одеваюсь по существующей теперь смешной карикатурной и неуклюжей неловкой моде, не только совершенно скрывающей фигуру человека, но и обезображивающей его до крайности, [а ношу] назначенный ею для обыкновенного домашнего и летом выхода на улицу и гулянья костюма; не ряжусь в длиннополый до каблуков сюртук[533] с высоким отложным воротником, в узкие в обтяжку панталоны, входящие в сапоги до половины икры, с гусарскою вырезкою и кисточкою напереди; не навертываю себе на шею несколько косынок, чтоб составить широкий и высокий галстук, который бы скрыл всю нижнюю часть моего лица чуть не до верхней губы; не трачу время на завязывание и расправление по моде, в виде розана, большого банта этого галстука; не стригу также себе затылка и висков под гребенку, оставляя на голове над лбом густой довольно высокий клок волос, называемый [«à la kok[534]], который должно взбивать и причесывать в кольцы, на что требуется еще несравненно более времени, чем на бант галстука, а составил себе костюм гораздо проще, легче, покойнее и несравненно удобнее по моим занятиям, состоящий в коротком, по колени, однобортном сертуке с низеньким отложным воротником, сшитом гладко по моей талии, летом — светло-горохового сукна, [и] в широких длинных белых канифасных брюках и однобортном жилете, в чулках и башмаках, повязываю себе на шею небольшой кисейный платок, связанный напереди простым узлом, из которого выставляю воротник сорочки. Волосы у меня, от природы вьющиеся кудрями, не стригутся по моде, а свободно висят с головы кругом локонами до самых плеч, с одного боку разобранные. Зимою я хожу точно в том же костюме, только серого сукна.

Он писал также к батюшке, что я [не только] хожу в описанном им по-своему моем костюме по улицам, но и хожу в нем ко всем в гости, и что он видел меня летом на даче так одетым, сидящим с президентом Академии художеств, графом Александром Сергеевичем Строгановым [на его даче].

Это правда, что летом, живучи на даче в Карповке, я часто бывал в моем вседневном костюме у нашего президента, который меня очень любил, ласкал и требовал, чтобы я приходил к нему как можно чаще, не замечая, как я одет, — по моде или нет. Но сущая ложь, чтоб я ходил всюду в гости в моем вседневном костюме, потому что, вышед из флота в отставку с мундиром, я в нем и ходил по гостям.

Письмо почтенного дядюшки так встревожило батюшку, что он тот же час собрался ехать в Петербург, но был остановлен приехавшим в Москву князем Егором Алексеевичем Голицыным, с которым здесь я всякий день видаюсь. Он успокоил батюшку как насчет моего костюма, так и всех моих поступков, убедив его, что все умные благомыслящие люди не только не порицают моих действий, но, напротив, чрезвычайно хвалят, и с презрением относятся о тех, которые смеются надо мною, что я, будучи с лишком двадцати лет, продолжаю учиться, как школьник.

После моей свадьбы через положенное природою время родилась у нас вчера дочь[535] о небесной радости, которою мы с женою были исполнены при первом взгляде на нашего ребенка, говорить невозможно. Подобные чувства не могут быть переданы ни словами, ни пером, их можно только чувствовать, ими наслаждаться, но никогда — постигнуть через передачу их посредством письма и рассказов. Языка чувств, души и сердца мы не имеем, а язык же ума, которым мы владеем, слишком [для того] недостаточен, в лексиконе его нет слов, которые могли бы передавать в полной силе, как чувствуется душой и сердцем.

Служба в Монетном департаменте

В 1810 году я определен был по высочайшему повелению в Монетный департамент по медальерной части, во время управления Министерством финансов графом Гурьевым[536], который очень скоро по вступлении в министры показал России свои обширные сведения по финансовой части, доведя серебряный рубль в 4-е рубля меди ассигнациями[537]. Если он и во всех своих операциях как министр финансов не пользуется ни малейшим уважением, зато по кухмистерской части он достиг неувядаемой славы изобретением великолепной грешневой каши на мозгах из говяжьих костей, об которой не только во всем Петербурге и Москве известно, но и в самых отдаленных краях России. А любящие покушать господа утверждают, что эта каша есть важнейшее изобретение нашего века.