Записки - [50]
У назначенной для графа Суворова квартиры ожидали российские пленные, г<енерал>-м<айор> Милашевич и г<енерал>-м<айор> Арсеньев (которого потом наименовал он дежурным генералом); 1376 человека нижних чинов, 500 пруссаков и 80 австрийцев.
На другой день граф Суворов посетил короля, а через два дня польское величество назначил, что приедет к нему. Граф приказал дежурному генералу написать церемониал, в котором сказано было: «Графские адъютанты встретят его у кареты, дежурный генерал у лестницы, а графу должно встретить перед приемною комнатой». Но лишь только сказали, что король едет, граф Суворов без шпаги и шляпы бросился встречать к карете и стал было короля принимать под руки, но, остановись, сказал: «Погодите, погодите; ведь, Николай Дмитрич, по церемониалу не тут я должен принять его величество; простите меня; я так почитаю освященную особу вашего величества, что и забылся». Оставя короля, побежал в дом и принял его уже перед приемною.
Преследование поляков, ушедших из Варшавы, более похоже было на триумфальное шествие, чем на поход; войска были во всем изобилии; вначале они встречали толпами поляков, не хотевших следовать главному их начальнику Вавржецкому; потом целые эскадроны и батальоны клали оружие, и (мы] находили оставленные пушки. В местечке Опочне казаки нашли 22 пушки с их зарядными фурами и около 3 т<ысячи> ружей и, донеся о том генералу, отправились преследовать далее, а как был прямейший тракт догнать бегущих, то Денисов отправился по оному, а взять сказанную артиллерию в Опочне Денисов отрядил полковника Вольфа с Елисаветградским конноегерским и Козловским пехотным полками и батальоном егерей. Пришед туда, нашли там прусского майора Кроха с отрядом в 800 человек, приставившего караул к сказанным орудиям. Он, бывши на недальнем расстоянии, узнал чрез своих лазутчиков, что поляки оставили в Опочне упомянутые орудия и, пришед туда, когда казаков там уже не было, оные присвоил себе. Полковник Вольф, прибыв с своим отрядом в Опочию, требовал от прусского майора, чтоб он те орудия отдал нам, как взятые нашими казаками. Майор Крох отвечал, что, когда он прибыл в Опочию, ни одного казака там не нашел, и по военному праву, взяв оные орудия в свое ведение, рапортовал о том королю, а затем отдать их уже не может. Вольф донес о том Денисову, который прислал ордер: «Взять». Вольф показывает своего генерала ордер майору Кроху, но тот сказал, что отряд его малосилен, «а русских более вчетверо, следственно, вы можете взять, но только вооруженную рукою и как неприятель, но добровольно вам не отдам». Вольф опять донес о сем ответе и что он взять силою не осмеливается без точного на то повеления. Денисов, думая, что Каменский, подполковник егерского батальона, скорее исполнит его волю, поручил ему исполнить то, а Вольфа с конноегерским полком потребовал к себе. Крох к Каменскому идти не захотел, а тот употребил меня, чтобы уговорить упрямого прусского майора. Хотя я на свое красноречие не надеялся, но должен был исполнить приказание. Крох мне сказал: «Посудите сами: если бы вы были на моем месте и отрапортовали начальству, то могли ли бы отдать без повеления оного?» Возразить было нечего, и тогда он мне показал письмо, полученное им от Денисова, сочиненное по-французски известным Копьевым, таким вздором наполненное, что мне было стыдно, которое он в оригинале отправил к королю, между прочим было в оном написано, что «видно, пруссакам в диковинку брать пушки, — а русским не в диковинку, даже ими и не уважают» и проч<ее>.
Спор о сих пушках доходил до короля и графа Суворова, и уже гораздо после о том решено. Когда сия распря о пушках происходила, в местечке Варгах Вавржецкий был окружен и принужден был сдаться со всеми генералами и войсками, которых тотчас обезоружили. После чего вся армия заняла зимовые квартиры; Козловскому полку назначены они были за 18 миль от Варшавы, по правую сторону Вислы.
За взятие Варшавы граф Суворов пожалован фельдмаршалом, и прислан был ему повелительный жезл; многие награждены были орденами, золотыми шпагами за храбрость, в числе которых и я удостоился получить шпагу; многие произведены в следующие чины, в том числе и я, по рекомендации, за многие дела, в которых я был во время польской экспедиции, пожалован подполковником после семилетней моей службы в премьер-майорском чине; все штаб- и обер-офицеры [награждены] золотыми крестами на георгиевской ленте в петлицу, с надписью на одной стороне: «За труды и храбрость», а с другой: «Прага взята 1794 года 24 октября»; солдаты медалями.
Козловский полк получил повеление идти в Варшаву и помещен был в казармах близ Лазенок, загородного королевского дворца.
Впервые мне случилось быть под начальством великого полководца графа Суворова. Он был тонкий политик и, под видом добродушия, был придворный человек; пред всеми показывал себя странным оригиналом, чтобы не иметь завистников; когда с кем надобно было объясниться наедине, то сказывали, что он говорил с убедительным красноречием; суждения его были основательны, а предприятия чрезвычайно дальновидны, да то и опыт доказал. Вырвалось у него сказанное моему приятелю слово, показывающее правило, которого он держался: «Pour parvenir, mon ami, il fait avoir la patience d'un cocu» («Чтобы достигнуть, надобно быть терпеливу, как рогоносец»). Но как скоро был втроем, то и принимал на себя блажь. Совершенно знал языки: французский, немецкий, латинский, греческий и турецкий. В угождение ему надобно было к его странностям привыкнуть, не говорить: «не могу знать», «не могу доложить», даже и «не знаю». О всех таковых он говаривал: «Боже упаси от немогузнаек; от них беда; надобно все знать». Например, спросит кого: «Что султан делает?» — надобно соврать что хочешь, только не говорить: «не знаю»; [или], например: «Далеко ли от Варшавы до Праги?» — скажи: «250 верст, 13 сажен и 1 аршин», то он и доволен и говорит: «Вот настоящий человек; все знает».
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
«…Желание рассказать о моих предках, о земляках, даже не желание, а надобность написать книгу воспоминаний возникло у меня давно. Однако принять решение и начать творческие действия, всегда оттягивала, сформированная годами черта характера подходить к любому делу с большой ответственностью…».
В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.
К концу XV века западные авторы посвятили Русскому государству полтора десятка сочинений. По меркам того времени, немало, но сведения в них содержались скудные и зачастую вымышленные. Именно тогда возникли «черные мифы» о России: о беспросветном пьянстве, лени и варварстве.Какие еще мифы придумали иностранцы о Русском государстве периода правления Ивана III Васильевича и Василия III? Где авторы в своих творениях допустили случайные ошибки, а где сознательную ложь? Вся «правда» о нашей стране второй половины XV века.
Джейн Фонда (р. 1937) – американская актриса, дважды лауреат премии “Оскар”, продюсер, общественная активистка и филантроп – в роли автора мемуаров не менее убедительна, чем в своих звездных ролях. Она пишет о себе так, как играет, – правдиво, бесстрашно, достигая невиданных психологических глубин и эмоционального накала. Она возвращает нас в эру великого голливудского кино 60–70-х годов. Для нескольких поколений ее имя стало символом свободной, думающей, ищущей Америки, стремящейся к более справедливому, разумному и счастливому миру.
Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.
Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».
Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.
Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.