Записки - [2]

В представлении Л. Н. Энгельгардта, как и подавляющего большинства русских XVIII века, жизнь дворянина — это служба, и, надев военную форму в одиннадцать лет, он собирался посвятить ей всю свою жизнь. С детства грезил он именем и славой Румянцева, мечтал служить под его началом; отправляясь на свою первую войну, Энгельгардт «с восхищением сел… на коня и с полком выступил, делая планы отличиться геройски, и строил воздушные замки». Именно на военной службе надеялся Энгельгардт реализовать себя: «Я держался правила, что худой тот солдат, который не надеется быть фельдмаршалом», почему «прошел я и курс артиллерии, готовясь служить с замечанием и быть годным к употреблению, когда какой случай предстанет»; когда Энгельгардта назначили было командиром отдельного отряда, он «был в восхищении, всю ночь занят был распоряжениями… мечталась в моих мыслях слава, которую приобрету я моими дарованиями и храбростью». Любопытное свидетельство об образе мыслей Л. Н. Энгельгардта, относящееся к 1795 г., оставил в «Детских годах Багрова-внука» (глава «Зима в Уфе») С. Т. Аксаков: «Из военных гостей я больше всех любил сначала Льва Николаевича Энгельгардта: по своему росту и дородству он казался богатырем между другими, и к тому же был хорош собою. Он очень любил меня, и я часто сиживал у него на коленях, с любопытством слушая его громозвучные военные рассказы и с благоговением посматривая на два креста, висевшие у него на груди, особенно на золотой крестик с округленными концами и надписью: «Очаков взят 1788 года 6-го декабря». Я сказал, что любил его сначала; это потому, что впоследствии я его боялся, он напугал меня, сказав однажды:

— Хочешь, Сережа, в военную службу? Я отвечал:

— Не хочу!

— Как тебе не стыдно, — продолжал он, — ты дворянин, и непременно должен служить со шпагой, а не с пером. Хочешь в гренадеры? Я привезу тебе шапку и тесак…»

Поэтому очевидно, что выход в отставку в 1799 г. был шагом непростым. Л. Н. Энгельгардту не удалось ни выслужиться, ни реализовать себя в военном деле: ему не пришлось участвовать ни в одной из тех баталий, которые он с таким воодушевлением описывает; он не был ни при Очакове, ни при Измаиле, ни при Фокшанах, ни при Рымнике, не повезло ему и в польскую кампанию, когда он упустил шанс командовать полком и проявить себя; вот почему таким болезненным был для него эпизод с награждением за Мачинскую баталию: ведь это было его первое настоящее дело.

Таким образом, в сознании Энгельгардта формируется четкая оппозиция: XVIII век — век блестящих побед, эпоха собственной причастности к историческим событиям, общения с великиуи людьми, самых радужных надежд на будущее; XIX век — век Аустерлица и Фридланда, век разочарования, неудовлетворенности, несправедливости, ощущения себя на обочине жизни. Это проявляется в изменяющейся авторской позиции, на смену вовлеченности в исторический поток приходит рефлексия, выделение себя из описываемого, зачастую противопоставление ему и одновременно — максимальное сокращение эпизодов, посвященных непосредственно впечатлениям автора, событиям его жизни; позиция автора передается декларативными заявлениями, также сопровождаемыми постоянной рефлексией.

Персонифицируется XIX век в фигуре Александра I, прямо противопоставляемого неким «искренне любящим Отечество», к которым относится и автор. Царствование Александра — это прежде всего эпоха несправедливости: обижен Кутузов, обижен Сенявин, обижены офицеры казанской милиции, за которых хлопотал Энгельгардт. Кроме того, Александр молод и самонадеян, коварен и ленив, гражданскую часть забросил, а о военном деле судит по отцовским плац-парадам. Видимо, именно с таким образом Александра связано восприятие Энгельгардтом Наполеона, который словно нарочно является для того, чтобы оттенить недостатки русского царя; каждый раз, когда они встречаются, сравнение оказывается не в пользу последнего.

Само собой разумеется, что еще с XVIII века отклики на французские события у Энгельгардта являются отрицательными: «ужасная анархия», «якобины»; о сходстве польского восстания с французской революцией свидетельствуют казни. Однако в целом он воспринимает революцию и ее отзвук — восстание 1794 г. — как события довольно далекие и вполне нейтрально, если не с сочувствием к полякам, передает остроумные замечания послов гродненского сейма, называющих якобинцами русских солдат, потому что они разрушают польский трон, или выводящих этимологию этого слова из имени русского посланника Якоба Сиверса. Энгельгардту вообще свойственны чисто военное уважение к противнику и профессиональная солидарность. Характерно в этом смысле противопоставление военных и гражданских деятелей восстания 1794 г.: именно Коллонтай отвечает за казни аристократов, призывает вырезать русских военнопленных, а потом скрывается с казной; Костюшко же спасает русских (вероятно, тоже как военный военных), и вообще, он и другие генералы вполне достойны уважения, они защищают независимость своей родины, выполняют свой долг. Генерал же Моро, который из политических соображений встал на сторону врагов своей родины, заслуживает всяческого осуждения.