Записки цирюльника - [51]

Несколько дней спустя меня вызвали к следователю.

— Против вас имеется серьезное обвинение, — заявил мне следователь, пытливо глядя на меня из-под очков, — в оказании содействия тайной эмиграции.

Я молча выжидал, что последует за этим.

— Вы ничего не имеете сказать?

— Ничего.

— Вы переправляете рабочих через границу, у нас есть доказательства.

— Как это — переправляю? Не понимаю!

— Да, переправляете. Мы перехватили ваши письма к рабочим, которые собирались перейти границу. Рабочие эти разыскиваются полицией.

— Что же имеется в этих… моих письмах?

— Указания, как и где найти работу, — сообщил судья.

— Я обязан как секретарь Палаты давать эти указания.

— Согласен, но почему же вы всех их направляете для этого в Тенда? — ехидно спросил судья.

— А вы можете указать мне, где они могут теперь найти работу? В Тенда имеется центральная электрическая станция, каменоломня, работа по постройке линии Кунео — Ницца… — перечислял я, зная, что судье нечего возразить, так как других работ в провинции не имелось. Правда, у арестованных нашли мои письма, в которых я рекомендовал их союзу рудокопов в Тенда, что, по мнению судьи, должно было значить: «Переправьте их во Францию». Мне была устроена очная ставка с одним из арестованных, но судье это не дало ничего. И, несмотря на горячее желание посадить меня в тюрьму, ему пришлось меня отпустить за недоказанностью обвинения.

Глава XXVI Перед фашистским переворотом

«Ордине нуово», еженедельный теоретический орган компартии, скоро стал боевой ежедневной газетой. Мы находились в самом разгаре борьбы. Грамши своими коротенькими меткими статьями завоевал обширную рабочую аудиторию. Эти статьи поражали противника, как картечь. Много внимания газета уделяла фашистской опасности, предугадывая нападение на Турин. Буржуазия жаждала мести за пережитый страх и намеревалась встретить фашистов с распростертыми объятиями. Рабочие готовились к обороне.

Каждый свободный вечер я уезжал в Турин. Выезжал часов в девять вечера и к полуночи был уже в редакции «Ордине нуово», которую оставлял в четыре утра, так что к восьми я уже был у себя на месте. Эти бессонные ночи в редакции, проводимые с Грамши, заменяли мне отдых…

Чтобы проникнуть в помещение редакции, необходимо было пройти через два кордона: первый составляли полицейские, охранявшие вход во двор, второй — юношеская красная гвардия, расположенная внутри двора. Пробираться по двору было нелегко, так как он был тщательно подготовлен к встрече фашистов: перекопан, перерезан в разных направлениях колючей проволокой и другими заграждениями.

Полицейские обычно пропускали свободно всякого, желавшего войти. Дальше пройти было труднее. Красная гвардия состояла из рабочих-коммунистов. Строгие лица, зоркий взгляд. К чужому относятся настороженно, со своим приветливы и предупредительны.

В эти дни только старые товарищи осмеливались проникнуть в редакцию. Нашествия фашистов ожидали со дня на день.

Как известно, полиция во время фашистских налетов обычно исчезает, оставляя на произвол судьбы порученное ей помещение; вместе с ней исчезают и постовые карабинеры. И обычно, когда подходишь к редакции, учитываешь эти сигналы возможной опасности.

Войдя во двор и преодолев все заграждения, в сопровождении красногвардейцев попадаешь наконец в редакционную. Здесь всю ночь кипит работа. Все товарищи на постах. Вот Аморетти[72], он ныне на каторге, — прирожденный журналист, ведающий хроникой; вот Тольятти, Пасторе[73] — теперь в эмиграции. А вот и Грамши. Вернее — гора газет и бумаг, над которой развевается его пышная грива.

Заслушав шаги, он поднимает голову, и видишь его нос и глаза, живые, умные, ласковые глаза.

Он сейчас в каторжной тюрьме, в жаркой и душной Апулии, приговоренный к двадцати годам. Он был взят на посту, в тот самый момент, когда писал статью о новых чрезвычайных законах, жертвой которых стал еще до введения их. Генеральный прокурор фашистского Особого судебного трибунала в своем обвинительном акте по процессу членов ЦК Итальянской компартии так отзывается о товарище Грамши:

«При расследовании деятельности отдельных обвиняемых фигура Антонио Грамши сразу выделяется. Это он твердой рукой ведет партию в 1926 году. Он — душа всего движения, он указывает пути партии. Во время захвата фабрик он стоял во главе рабочих. Он действительный вождь партии…»

Грамши здоровается со мной и, указывая на красногвардейца, говорит:

— Видишь? Бедняги! Днем работают, а ночью на посту! Спят на бумагах… Вот это преданность! Сегодня у нас собрание. Ты остаешься?

— Конечно! — отвечаю я.

— Что нового в Кунео?

Название города он произносит всегда насмешливо: он знает легенду о Кунео и часто забавляется, заставляя меня рассказывать историю о головотяпах Кунео.

Я передаю ему последние новости.

— А что случилось на заседании муниципального совета у вас? Я что-то заметил в хронике…

— Ничего особенного, — ответил я. — «Пополари» возымела счастливую мысль отпраздновать день рождения генерала Бава-Беккариса, того самого, который восстановил с помощью пушек порядок в Милане. На торжественном собрании я попросил слова от имени меньшинства и почтил память жертв генерала. Конечно, произошел скандал. В дело вмешались бывшие там фашисты, и, как полагается, мы обменялись несколькими чернильницами и несколькими затрещинами. Вот и все.