Записки цирюльника - [50]

На областной конференции Палаты труда большинство осталось за коммунистами…

Через несколько дней после этой победы я получил письмо от Исполкома коммунистической партии, в котором мне предлагалось занять место секретаря областной Палаты труда. Я ответил, что и так уж состою секретарем федерации и, кроме того, занят у себя в парикмахерской. Тогда мне предложили выбрать между парикмахерской и… партией. Я, конечно, не колебался. Я отказался окончательно от ремесла цирюльника и стал профессионалом-революционером. Это было в марте 1921 г. По условиям работы я оставил также и Фоссано и перебрался в Кунео, областной центр. Как бы обрадовались отъезду «проклятого парикмахера» мирные обыватели Фоссано, случись это несколькими годами раньше! Но теперь и в Фоссано коммунизм пустил прочные корни; Палата труда, коммунистическая фракция в муниципальном совете, крепкие ячейки на предприятиях…

Фашисты, наехавшие в Фоссано из разных городов провинции Кунео, оказали честь нашей палате, начав с ее осады свои военные действия в провинции. Но охрану Палаты несли новобранцы из Тосканы, бывшие свидетелями фашистских погромов в своих деревнях. Фашисты встретили серьезное сопротивление и вынуждены были отступить. Они обрушились тогда на мирных жителей города и избили их, оскорбляя и всячески издеваясь над ними. Позабавившись вдосталь, они уехали, как и прибыли, на грузовиках. За городом их встретили ружейным залпом. На призывный клич главаря банды «Фашисты, к нам!» никто не отозвался, и они, торопя шоферов и увозя раненых, помчались дальше. Дело было уже ночью.

На следующее утро все более или менее известные коммунисты были арестованы. Я как раз был в отъезде по делам Палаты труда. Узнав о происшествиях, я поспешил вернуться и тотчас же отправился в полицейский комиссариат.

Поручик карабинеров, присутствовавший при допросах, спросил меня, зачем я явился.

— У нас нет здесь своих адвокатов, поэтому будьте любезны сообщить мне причину ареста моих товарищей, — сказал я.

Поручик насмешливо ответил мне:

— И у вас хватает еще храбрости и нахальства являться сюда и спрашивать, в чем обвиняются арестованные коммунисты? Вы прекрасно знаете, что они стреляли по грузовикам фашистов.

— Дело не в храбрости или нахальстве, речь идет о законе и его нарушении, — возразил я сухо.

— Вы являетесь главным виновником, — вспыхнул поручик, — вы должны быть вместе с ними.

— Почему же вы тогда меня не арестуете? — спросил я.

— Правительство не желает вашим арестом способствовать вашему избранию в палату депутатов.

— Это меня не касается. Я пришел сюда, чтобы заняться защитой своих товарищей. Другие нападают, а коммунистов сажают в тюрьмы. Потрудитесь сообщить, в чем вы обвиняете арестованных.

— Арестованные коммунисты обвиняются в том, что они стреляли по грузовикам, в которых прогуливались фашисты. Ранено десять человек, из них один — тяжело. Есть указания на то, что это сделано коммунистами, — соблаговолил наконец объяснить поручик.

Было ясно: арестованы за то, что коммунисты. Доказательств никаких. Полиция обыскала квартиры не только арестованных, но и их родных и знакомых, но оружия не нашла.

Товарищей по истечении предельного срока предварительного заключения вынуждены были освободить за отсутствием улик. Фашисты не возобновили своей «прогулки» по городу, как любезно выразился поручик, ибо, хотя в городе не нашли ружей, все же выстрелы были меткие.

В новой моей резиденции, Кунео, я никогда не проживал больше двух дней подряд, находясь в непрерывных разъездах от одной секции Палаты труда к другой; профсоюзные собрания, политические совещания с товарищами, избранными в местные муниципалитеты, отнимали все мое время. Номера газеты я готовил, так сказать, на ходу, во время продолжительных остановок в каком-либо месте. Я так и возил с собою необходимейшие орудия редакционного производства: перо, бумагу, ножницы и клей.

Реакция усиливалась. Через Кунео по направлению к горам Тенда у французской границы проходили сотни беженцев из Тосканы, из Ломеллины, из Эмилии, спасаясь от фашистов и полиции, и обращались за помощью к нам. Сначала они по старой, укоренившейся привычке приходили в Палату труда, но вскоре пришлось устраивать эти посещения в более укромных местах, чтобы избежать полицейской слежки.

Однажды на условленный пункт явился ко мне парень, по виду рабочий.

— День добрый! Ты секретарь Палаты труда? — обратился он ко мне.

— Ты кто? — спросил я его.

— Товарищ, меня направил к тебе секретарь павийской Палаты труда, чтобы я…

— Документы! — потребовал я: парень определенно мне не понравился.

— Видишь ли, — ответил он мне, — документов мне не дали: секретаря не было в канцелярии, а меня должны арестовать. Помоги мне перейти границу.

— Ладно, — сказал я, — приходи сегодня вечером в девять часов на Пьяцца д’Арми.

Парень, довольный, ушел. Один из товарищей отправился следом за ним. Я не ошибся: не подозревая слежки, негодяй прямым рейсом отправился… в управление полиции.

Вечером он явился на свидание аккуратно в назначенное время и получил основательную взбучку вместо ожидаемых сведений.