Записки цирюльника - [20]

Борьба между центральными державами и Антантой за вступление Италии в войну велась очень активно. Миллионы полились рекой, и вокруг них началась пляска спекулянтов всех видов: поставщиков, промышленников, купцов, помещиков, политических деятелей и журналистов, от борзописцев «Идеа национале»[34] до Муссолини.

Социалистическая партия призывала массы к протесту против войны. Повсюду происходили антивоенные демонстрации.

Муссолини, имевший наглость выступить несколько раз с интервентистскими речами перед массами, был освистан.

Социалистические собрания были запрещены. Многие социалисты арестованы. Интервентисты рассыпались по всему полуострову, агитируя за войну.

В этот период я познакомился с Чезаре Баттисти, социалистическим депутатом из Тренто, ставшим интервентистом. Он объезжал Италию, призывая к освобождению Тренто и Триеста от австрийцев. Позже он попал в плен к ним и был повешен. Вокруг него вилась свора поставщиков на армию. В Кунео его жестоко освистали в театре. Накануне я встретился с ним в поезде, где сопровождавший его адвокат — миллионер, член демократической партии — уверял его:

— Увидите, «онореволе»[35], какая будет устроена вам встреча в патриотическом Кунео!

Баттисти слушал его невнимательно, усталый, подавленный. Казалось, он начинал понимать, куда привел его «идеализм», какова эта «родина», представители которой его окружали.

Он ответил холодно:

— В Брешии и Болонье меня освистали!

Он предугадывал встречу в Кунео.

Муссолини, изгнанный из социалистической партии, основал свою собственную газету. Он уверял, что ушел из «Аванти» с пятью лирами в кармане! Миллионы французского банка вполне позволяли ему совершить такое чудо. На страницах своего органа он начал гнусную клеветническую кампанию против Серрати, назначенного на его место главным редактором «Аванти». Он обвинял Серрати даже в убийстве, которое тот будто бы совершил в Америке. А ведь было время, когда Серрати по-братски делил с ним последний кусок хлеба, работал над его революционным воспитанием… Ладзари и Баччи, ответственные редакторы центрального органа партии, тоже подверглись нападкам со стороны ренегата Муссолини.

Весь август 1914 г. через Кунео ежедневно проходили поезда с пушками, с амуницией и солдатами по направлению к фортам на французской границе. Через несколько месяцев весь этот боевой багаж переправлялся обратно к Венецианской области. 24 мая 1915 г. Италия вступила в войну на стороне Антанты.

С объявлением войны положение не улучшилось. Монархия была в состоянии полного хаоса. Король более не был главой государства, потому что вследствие его отъезда на фронт был назначен блюстителем престола впавший в детство герцог Генуэзский. Король не был, однако, и вождем итальянской армии, так как войсками командовал генерал Кадорна[36]. Кадорна, ханжа, реакционер, жестоко расправлявшийся с солдатами и ненавидимый ими, был назначен маршалом Италии. Ближайшим его советником был его духовник, через которого с помощью целой сети военных капелланов действовал Ватикан. Банда попов, интервентистов на фронте и нейтралистов в своих приходах, беспрепятственно командовала Кадорной.

Музыка, флаги, речи… Каждый день отправляли на фронт солдат, запасных. Набор все усиливался. Дома оставались только старики да инвалиды. Во многих семьях забирали на фронт одновременно отца и сына. Каждый день мы провожали кого-нибудь из товарищей. Организации наши сильно редели. В нашей секции осталось всего несколько человек. Освобожденные от фронта рабочие предприятий, находившихся в распоряжении военного министерства, были запуганы и боялись слово промолвить, чтобы не быть отправленными на фронт. Интервентисты — адвокаты, журналисты, фармацевты, папенькины сынки — почти все оказались белобилетниками, крепко окопались в тылу, стали «незаменимыми», а крестьян и рабочих — квалифицированных рабочих! — отправляли на фронт. Время от времени кого-нибудь из семей вызывали в городское управление для сообщения печального известия. С каждым днем росла нужда, а хлеб дорожал и становился хуже. Но каждый день гремела музыка, вывешивались флаги и печатались бюллетени о победах над «вековым врагом»! Цензура, концентрационные лагеря, «чрезвычайное положение», аресты, приговоры… Уходили поезда, наполненные молодыми, крепкими людьми; приходили другие, санитарные поезда, из которых выносили на носилках изувеченные тела. Шеренгами, закованных в кандалы, гнали на фронт дезертиров…

Война! В поездах, в кафе, на улицах, в деревнях — повсюду опросы, проверка документов. Мобилизационная машина тщетно процеживала людей, боясь упустить хотя бы одного годного к истреблению человека» каждый раз, впрочем, забывая заглянуть в «тыловые окопы». Особенно охотились за социалистами; меня требовали шесть раз на освидетельствование. Наша деятельность, даже ограниченная, даже сдавленная полицейским намордником, вызывала тревогу. Газеты наши выходили с огромными белыми полосами, но все же выходили! За нами шла усиленная слежка.

В это время я был секретарем социалистической федерации нашей провинции. Почтовая цензура затрудняла наши письменные сношения, приходилось разъезжать. Велосипед очень помогал мне, но часто меня задерживали в пути и отправляли обратно. В места, наиболее отдаленные, я ездил поездом. Это было еще труднее: случалось, что, прибыв на место назначения, я прямо с вокзала попадал в тюрьму, где в лучшем случае мне выдавали препроводительный лист на место моего жительства. Этот лист я должен был представлять местному полицейскому комиссару, получая от него соответственную головомойку. В худшем случае меня отправляли этапным порядком в сопровождении двух жандармов.