Записки цирюльника - [19]

— Правда? — спросила она. — А как же вы венчаться будете? В церкви или в синагоге?

Я хохотал.

— Когда я женюсь на еврейке, или на мусульманке, или на протестантке, милая мама, я не пойду ни в церковь, ни в синагогу, ни в мечеть. Обойдусь и без синдика.

Бедная мать только воздела руки к небу в знак своего отчаяния.

Родители моей невесты были католики и верующие. Она — тоже. И все же она решилась.

— Сделаем, как ты хочешь, но об одном прошу тебя: запишемся не здесь, а в Турине. Ты ведь оттуда. Я прошу тебя только об этом!

Я был счастлив. Занялся устройством квартиры, что было вовсе не легко. Пришлось обратиться к некоей фирме под слащавым названием «Благодетельница», которая выдавала мебель в рассрочку, сдирая с облагодетельствованных шкуру. Но я на это не обращал внимания: я был счастлив.

Незадолго до срока, назначенного моей невестой, она заявила мне:

— Я передумала, посоветовалась… Мне очень жаль, но я не могу огорчить своих родителей и твою мать. Если ты действительно любишь меня, ты должен принести мне эту жертву: пойти со мной в церковь. Все так делают, и всегда так было.

Удар был тяжелый. Я крепко любил девушку; знал, что вокруг нее вечно жужжали всякие монашки и ханжи со всего околотка, но еще надеялся. Я всячески пытался переубедить ее. Отойдя на миг от влияния окружавшей ее обстановки, она колебалась, почти соглашалась со мной, откладывала последнее решение. Борьба была упорная и мучительная. Я не хотел, не мог сдаться; надо было разбить старую традицию заглохшей провинции; я не имел права уступить. Пора было кончать.

Однажды вечером — какой это был унылый, туманный вечер! — состоялось наше последнее свидание в Турине. Я горячо убеждал ее, я умолял. Напрасно.

— Все так делают!.. — упорно твердила она.

— Но ведь ты же соглашалась… Я никогда не скрывал от тебя моих убеждений!

— Я знаю, я знаю, ты прав! Я знаю, что дурно поступаю с тобой… с собой… Но у меня не хватает сил, я боюсь… Прости меня! — И она плакала.

В стороне от нас, скрытая туманом, глухо шумела По, бросая свои волны о каменные стены набережной… Фонари тускло мерцали бледными пятнами… Редкие прохожие спешили по набережной, не оглядываясь.

— Итак, ты твердо решила?

— А ты? — слабо ответила она.

Мы поглядели друг другу в глаза. Она была бледна, неподвижна. А у меня ноги точно приросли к мостовой. Несколько минут тяжелого молчания.

Я сделал усилие:

— Прощай!

И я ушел. Больше я ее не видел.

Война, революционная борьба мало-помалу заглушали боль воспоминания; оно исчезло, как исчезла она в тот вечер, поглощенная туманом.

Фирма «Благодетельница» так и не дала мне мебели, ибо я перестал платить…

Глава X Начало мировой войны

Вопрос о помещении для нашей Палаты труда все еще не был разрешен. Мы записались в разные клубы в надежде обосноваться в одном из них. В центре города имелось прекрасное помещение, где открылся новый клуб; я немедленно записался в него. Членами клуба были мелкие лавочники, хозяйчики. Обо мне стали говорить: «Цирюльник наш обуржуазился». При выборах правления я был избран секретарем нового клуба, так как на этой должности приходилось кое-что делать, а остальные члены предпочитали более почетные и менее утомительные должности. В моем распоряжении были канцелярия и рассыльный клуба — толковый малый, который разносил повестки не только членам клуба, но и членам… нашей партии и сквозь пальцы смотрел на собрания, которые я иногда проводил в библиотечном зале, куда никто из членов клуба не заглядывал, предпочитая танцевальный зал.

Я предложил клубу ввести специальные, сниженные взносы, дающие право пользоваться библиотекой без права входа в танцевальный зал. Лавочникам эта затея понравилась, и я таким образом постепенно узаконил пребывание наших в библиотеке. Когда несколько лет спустя я смог произнести речь с балкона нашего клуба, в самом центре города, лавочники поняли нашу игру, но было слишком поздно: на пороге Италии стояла мировая война.

Но еще до этого мне вместе с другими сочувствовавшими нам членами клуба удалось провести устройство вечеров культуры в клубе. Пользуясь невежеством большинства членов, нам удалось внести в программу этих вечеров темы и ораторов, которые были нужны нам. Когда раздался выстрел в Сараеве[33], оказавшийся искрой, зажегшей мировой пожар, члены клуба даже с большим удовольствием слушали нашего оратора, высказывавшегося против войны. Они все тогда были против войны, эти мелкие буржуа… потому что большинство из них не вышло из призывного возраста. Позже, когда они запаслись всяческими льготами и получили подряды от крупных поставщиков армии, они все превратились в яростных интервентистов, с пеной у рта стоявших за «войну до победного конца», «во что бы то ни стало!..» Тогда и самого Джолитти они отправили на чердак, а божком их стал Биссолати.

Чрезвычайно хаотическим был этот период, между августом 1914 г., когда была объявлена мировая война, и маем 1915 г., когда в нее вступила Италия!

Никогда еще за всю историю Италии — этого «сада Европы» — не видели такого безудержного, такого сногсшибательного политического кувыркания, как за эти девять месяцев! Националистические журналы сначала хором приглашают вступить в войну совместно с Австрией и Германией, а через несколько месяцев требуют выступления совместно с Антантой! Триста депутатов — парламентское большинство — заносят свои визитные карточки в переднюю Джолитти, солидаризируясь с нейтральной политикой всесильного министра, а затем все сразу становятся ярыми интервентистами. Муссолини по поручению социалистической партии составляет воззвание против войны, а меньше чем через полгода воинственно бряцает оружием.