Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928 - [82]
– В Старый Бечей.
Входим с ним в канцелярию, целый скандал: как, опять назначение к Воеводину[437]? Там уже русских чиновников больше, чем сербов.
Если бы я мог предвидеть последовавшее, как охотно отказался бы я от Старого Бечея.
Какую же должность мне дают? Помощник официала в сербском суде, или помощник секретаря в уездный суд, оклады жалований 700 рублей.
Признаюсь, такой быстроте назначения я не поверил и решил пока вернуться в Бечей, оставив в министерстве свой адрес. Это была ошибка. Я вернулся в Белград через неделю, и оказалось, что назначение мое действительно состоялось через два дня: 1 июня уже последовал декрет. Ошибка моя была в том, что у сербов жалованье полагается не со дня назначения, а со дня присяги.
Я смог вернуться в Бечей только в половине этого месяца и опять сделал ошибку, не взяв с собой предписания на имя суда. Его пришлось обождать до 20-го.
Так что я проморгал свое жалованье на все три недели.
Чтобы не терять времени в Белграде, вновь пытаюсь попасть к министру финансов, и опять тщетно: министр на седнице. Максимович со своим Дучичем что-то вертятся. Не попробовать ли добиться письма от какого-либо депутата? Лично у меня никого нет знакомых, но через других получаю письма к депутатам Симоновичу и Васичу – второстепенные депутаты. Однако и их поймать нелегко: адрес их в Скупщине неизвестен, и надо ждать, когда они придут на заседание.
Сербская Народная Скупщина помещается во временном здании, по расположению комнат очень напоминающем русскую Государственную думу в миниатюре. Симонович – адвокат в Загребе и приезжает в Белград только на заседания Скупщины. Васич – социал-демократ, я его так и не поймал, и на письмо он ничего не ответил. С Симоновичем – удачнее: после томительно долгого ожидания в коридоре Скупщины он наконец вынес целую пачку писем, одно из них для меня, но не на имя министра правды, как я просил, имея в виду место комиссара, а на имя его товарища господина Кречковича.
Кстати захожу на заседание Скупщины: гул, разговоры, понять речь оратора очень трудно. Говорит министр правды. Ему возражает какой-то левый, что-то о Топчидаре (парк и казенное имение около Белграда), надо полагать, очень ядовито, ибо с мест все время слышатся реплики и крики. Наконец он закончил, идет на место. В это время кто-то с правой скамьи ему что-то крикнул, вероятно, очень обидное, ибо он живо оборачивается и моментально дает ему пощечину.
– Mais pourquoi il fait cela?[438] – спрашиваю одного из выходящих депутатов.
– Ah! C’est le paysan![439] – бросает он мне с пренебрежительным жестом.
Больше мне в Белграде делать нечего. Возвращаюсь в Бечей с декретом в кармане. Наутро являюсь на службу к председателю суда господину Войновичу. В Сербии все адвокаты – доктора права; в Сербии – изобилие ученых степеней, все доктора и профессора.
Меня встречает сидя плотный, румяный, седой старик; сесть не приглашает и руки не подает.
Как депутат Государственной думы я не раз представлялся государю императору величайшей Российской империи, и он всегда протягивал мне руку.
Кто же такой Войнович, хотя бы и доктор? Неужели его положение выше русского царя?
По сербскому обыкновению, Войнович предлагает мне «чекать», т. е. подождать, пока к нему придут мои бумаги из Белграда.
Чекаю (по-сербски: чекам) несколько дней. Наконец прошу генерала Барковского сходить со мной к недосягаемому в своем величии председателю Бечейского уездного суда. Опять встречает нас сидя; Барковскому подает руку, а мне нет: совсем воспитанный человек, сразу видно, что из хорошего общества. А еще, говорят, заполучил венгерский баронский титул, которым теперь, конечно, не пользуется в Сербском королевстве.
Уходя, генерал Барковский также не подал ему руки. Спасибо. Настоящее воспитание-то сказалось.
Наконец 20 июня бумага о моем назначении «дошла» до Бечея; это с 1 июня, когда до Бечея от Белграда всего семь часов пути по железной дороге.
Впоследствии, впрочем, бывало и похуже. Приношу перед председателем, как перед иконой, клятву. Теперь я уже сербский чиновник, но без сербского языка: декрет дает мне годовой срок на изучение этого языка.
За мной следом на верхний этаж суда поднимается из Уголовного отделения судья Эмиль Райкович. Он приглашает меня с собой, ибо я к нему прикомандирован. В его отделении как раз идет заседание суда о какой-то потраве на полосе железнодорожного отчуждения. Вникаю в смысл разговора и кое-что в общих чертах понимаю. Судебная процедура очень проста: судья в пиджаке, а подчас и без пиджака, ходит по камере, а подсудимый перед ним сидит. Письмоводитель Никола совсем уже по-домашнему ложится на диван, напевает или зевает вслух.
– У нас суд демократический, – говорит мне Райкович на мое удивление о такой чрезмерной простоте. И тут же применяет довольно сложную систему условного осуждения по последнему слову науки уголовного права.
Впрочем, Никола был единственным в своем роде во всем нашем суде; он служил по вольному найму у Райковича, писал записник, т. е. протокол заседания, под диктовку самого судьи; но больше читал венгерские романы и обожал биоскоп. Кажется, Райкович по доброте своей просто пригрел круглого сироту, неврастеника и ревматика Николу.
В декабре 1971 года не стало Александра Трифоновича Твардовского. Вскоре после смерти друга Виктор Платонович Некрасов написал о нем воспоминания.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
Воспоминания полковника Д. Л. Казанцева охватывают период 1914–1917 годов, когда он находился на службе в Оперативной канцелярии в Финляндии. Публикация этого источника открывает практически неизвестный фронт Первой мировой! войны, где также шло противоборство между воюющими сторонами. Автор уделяет большое внимание развитию революционного активистского (егерского) движения в Финляндии, процессу и методам формирования из финляндцев Королевского прусского егерского батальона № 27 в германской армии, а также борьбе русских властей с активистским движением и вербовкой в германскую армию. Воспоминания охватывают практически весь период Первой мировой войны и заканчиваются описанием революционных событий в Гельсингфорсе, массовых убийств русских офицеров и образования советов рабочих и солдатских депутатов.
В книге впервые в полном объеме публикуются воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II А. А. Мордвинова.Первая часть «На военно-придворной службе охватывает период до начала Первой мировой войны и посвящена детству, обучению в кадетском корпусе, истории семьи Мордвиновых, службе в качестве личного адъютанта великого князя Михаила Александровича, а впоследствии Николая II. Особое место в мемуарах отведено его общению с членами императорской семьи в неформальной обстановке, что позволило А. А. Мордвинову искренне полюбить тех, кому он служил верой и правдой с преданностью, сохраненной в его сердце до смерти.Издание расширяет и дополняет круг источников по истории России начала XX века, Дома Романовых, последнего императора Николая II и одной из самых трагических страниц – его отречения и гибели монархии.
Воспоминания генерал-майора М. М. Иванова (1861–1935) открывают картину жизни России после Великих реформ 1860–1870-х годов. Перед читателем предстает жизненный путь «человека из народа», благодаря исключительно своему трудолюбию и упорству достигшего значительных высот на службе и в жизни. Читатель не только следит за перипетиями личной жизни и карьеры автора, но и становится свидетелем событий мирового масштаба: покушения народовольцев на императора Александра II, присутствие русских в Китае в 1890–1900-х, Боксерское восстание, Русско-японская война, обустройство форпоста русского присутствия на Тихом океане — Владивостока, Первая мировая и Гражданская войны… Яркими красками описаны служба автора в Крыму, где ему довелось общаться с семьей выдающегося художника-мариниста И. К. Айвазовского, путь через моря и океаны из Одессы на Дальний Восток и др.
Мемуары пехотного офицера подпоручика Я. Е. Мартышевского – это воспоминания об участии в Первой мировой войне, облаченные в форму художественного произведения. Отправившийся на войну в 1914 году еще совсем юным офицером и прошедший ее до конца, Мартышевский в мельчайших подробностях рассказывает об окопной жизни и эмоциях простых офицеров на полях сражений. Жестокие бои русской и австрийской армий в Галиции, братание солдат, революция, приход к власти большевиков и развал армии – все это и многое другое, пережитое автором книги, воплотилось в его мемуарах.