Записки Черного охотника - [58]

В «Улыбке Моники» меж тем назревали события. За двадцать минут до нашего возвращения приехал Скрудж. И готовился к разговору с рабочими.

* * *

Герольдом от «бузящего» пролетариата выступил Глэдстон.

— Мистер Панасенко сейчас будет здесь. И изложит все претензии, — сообщил он Скруджу. — Если позволите, я в разговоре участвовать не буду.

Понятно… Нормировщик — хоть небольшое, но все-таки начальство. И не хотел в назревающем конфликте оказаться в положении летучей мыши — которую не считают за сородича ни птицы, ни звери… Разумная позиция.

Скрудж, приехавший в лагерь в одиночестве, вздохнул:

— Ступай. Фрумкин переведет. — И добавил, обращаясь к нам с Кеннеди: — Сейчас увидите. Кошмарный тип. Начальник лагеря. Сами выбрали. Другого не назначить. Слушаться не будут.

Мистер Панасенко вошел в дверь боком — дверной проем даже на вид был ýже его широченных плеч. Было ему лет сорок пять — темно-русая шевелюра редела на затылке, но этот недостаток вполне возмещала буйная растительность, покрывающая нижнюю часть лица. В синеющем татуировками кулаке начальник лагеря стискивал здоровенный лом. И небрежно так им помахивал — как лондонский денди своей тросточкой.

— Не надо. Все под контролем, — быстро сказал Скрудж, видя как Кеннеди словно невзначай передвинул руку к подплечной кобуре. Судя же по взглядам, которые бросал Фрумкин на мистера Панасенко, долгоносик был бы только рад, если бы мой коллега поупражнялся на этом человеке-горе в стрельбе по движущимся мишеням.

Мистер Панасенко не стал зря тратить время. Буквально с порога он проревел свои претензии.

И я поняла, что этот человек стал бы сущей находкой для организаторов предвыборных митингов, — если бы владел английским. С такой иерихонской трубой вместо глотки можно в пять минут разогреть любую толпу без мегафонов и усилителей.

Протрубил он буквально следующее:

— Yop tvoiu mat’ — tak yop tvoiu mat’. A ne yop tvoiu mat’ — tak herr!

Я поняла только сказанное по-немецки слово «господин» в конце фразы. Очевидно, Скрудж действительно пользовался большим уважением у своих работников.

— Переведи, — скомандовал он Фрумкину.

— Мистер Панасенко говорит, что они недовольны условиями труда, расценками, качеством инструмента, спецодежды и питания. И предлагает создать согласительную комиссию под его и моим сопредседательством для урегулирования спорных вопросов! — бодро отрапортовал Фрумкин.

Я подумала, что его перевод, пожалуй, не совсем адекватен. Очевидно, те же подозрения посетили и мистера Панасенко.

— Ne garno tolmachish, blood niy bliadunn! — рявкнул он.

На этот раз единственное понятое мною слово было английским. Но кровопролитием, вопреки угрозе, мистер Панасенко заниматься не стал. Он быстро шагнул к Фрумкину, и, как нам показалось, попытался задушить его ломом. Мы с Кеннеди бросились на помощь — но не успели. Все уже закончилось. Лом оказался подделкой, бутафорией, отлитой из какого-то мягкого сплава. Теперь он петлей охватывал шею Фрумкина, концы его торчали в стороны, напоминая сюрреалистический галстук бойскаута. Фрумкин был цел и невредим — но клонился к полу от непосильной тяжести. Панасенко поднес к его длинному носу огромный, поросший рыжим волосом кулак, — и грузными шагами покинул нас.

Фрумкин попытался освободиться — безуспешно. Мы пришли к нему на подмогу и были поражены — лом все-таки оказался не бутафорским! Не свинец, не олово, — добротное питтсбургское железо. И это железо, невзирая на усилия трех человек, упорно не желало принимать первоначальную форму.

Фрумкин начал верещать о ножовке, автогене и судебном иске к мистеру Панасенко. Скрудж отодвинул нас с Кеннеди и сам взялся за дело. Лицо его исказилось, жилы на лбу вздулись. Лом разошелся на несколько миллиметров — и застыл.

— Попробуем вдвоем, — предложил Кеннеди.

Они взялись каждый за свой конец (лома, естественно) — и огромным напряжением всех мышц развели их на расстояние, достаточное, чтобы Фрумкин смог выскользнуть.

— Пришел, накричал, испортил хорошую вещь, — сказал Кеннеди, поставив к стене останки лома. — Но, по крайней мере, у нас теперь есть первый кандидат на роль бигфута…

— Силен, бродяга, — сказал Скрудж. В голосе слышалось нешуточное уважение. — Но спирт придется им отдать. Так я и думал. Прихватил бочонок из Чиллатоги.

Фрумкин злобно сказал что-то по-русски и перевел для нас:

— Про таких они говорят: сила есть, ума не надо.

* * *

Скрудж ночевать не остался. Уехал вместе с Фрумкиным, отдав рабочим спирт и получив клятвенные обещания, что завтра «Улыбка Моники» дружными колоннами двинется на работу, даже если путь попробуют преградить все бигфуты Калифорнии.

На прощание он сказал нам:

— Разберитесь, что к чему. Я не могу так. Один бочонок — еще ничего. Но если тварь зачастит… Сопьются.

Мы заверили, что сделаем все возможное.

Через час после отъезда хозяина в домик, где расположились мы с Кеннеди, постучался Глэдстон.

— Ребята приглашают, — сказал он. — Обмыть знакомство. Советую не отказываться. Но не забудьте, о чем я вам говорил. Надо сразу себя поставить. А не то придется прятаться за спину шефа, как Фрумкину…

…В столовой-клубе, вопреки моим ожиданиям, оказалось относительно чисто и уютно. И публика была относительно чистая и трезвая. Пока… Но один непорядок я заметила, едва войдя клуб в сопровождении Кеннеди и Глэдстона. И решила сразу себя