Записки бостонского таксиста - [24]

Вообще первые сомнения в душе Сени зародились ещё во время их медового месяца, хотя смешно теперь говорить о нём, когда их союз продолжался всего несколько месяцев. Однажды случилось так, что Сеня пришёл к Марфе в гости, а жили они и после регистрации брака каждый в своей квартире, и Марфа культурно так предложила: «Может пообедаете, Семён Леонидович?». Сеня сидел за столом, кушал борщ со сметаной и вдруг увидел перед собой таракана. Сеня смотрел на таракана, а тот смотрел на Сеню и грозно шевелил усиками. Он был чем-то похож на сына Марфы, Никодима Ивановича, который тогда сидел в тюрьме и фотография которого в алюминиевой рамке стояла на буфете. Сеня положил деревянную ложку на стол, таких ложек в его хозяйстве не было — только металлические, и сказал Марфе: «Убей его!» — «Зачем? — отвечала Марфа. — Пусть живёт. А ты лучше ешь пока дают». Сеню покоробил грубый тон Марфы, и хотя тогда он ничего не ответил, но про себя подумал, что у них с Марфой разные взгляды на жизнь.

Итак, Сеня Липкин подал на развод, чтобы развязать себе руки и поискать более подходящую спутницу для эмиграции в Германию. Но когда он явился в суд, то судья не сумел принять решение, поскольку ответчик, то есть Марфа, не явился на заседание суда. Пришлось отложить дело на пять месяцев в связи с огромным количеством бракоразводных процессов, которые, словно эпидемия птичьего гриппа, охватили огромный город в тот злосчастный год. И вот однажды, когда Сеня Липкин по старой памяти заглянул к Марфе, намереваясь остаться ночевать, он увидел широкую спину мужчины, спящего на диване. Со смешанным чувством ужаса и недоумения, уставившись на дырявую пятку коричневого хлопчатобумажного носка спящего мужчины, Сеня деликатно заявил, что сейчас уйдёт, потому что не хочет мешать. Это был вернувшийся из тюрьмы сын Марфы — Никодим Иванович.

XII

— Мамаша, кто это был? — спросил позёвывая Никодим Иванович.

— Да этот — муж мой, — сказала со смешком Марфа.

— На кой чёрт тебе сдался этот еврей? — продолжил беседу Никодим Иванович, поглаживая редкие, тараканьи усы. — Он что — богатый?

— Какой там богатый. В залатанном парусиновом кителе ходит, — отвечала Марфа.

— Так выгони его, — опять продолжил беседу Никодим Иванович.

— В Германию я собиралась с ним ехать, — объяснила Марфа. — И, кроме того, квартира у него неплохая.

— Квартира — это хорошо. Мне тоже где-то жить надо — не у тебя же в этой кладовке, — задумчиво произнёс Никодим Иванович, поглаживая тараканьи усы.

А тем временем Марфа поставила на стол блюдо отварной картошки в мундирах, солонку и на отдельную тарелку высыпала румяные кусочки докторской колбасы, поджаренной на подсолнечном масле.

— Выпьем по напёрстку, — предложила она, доставая из шкафчика заветную бутылку. — Припасла для соответствующего случая.

— Не откажусь, — отвечал Никодим Иванович и продолжал: — Эх, мамаша, как я жил в городе Чирчике до посадки. Катался, как сыр в масле.

Тут Никодим Иванович замолчал, потому что положил себе в рот аппетитный кусок картошки, пышущий паром наподобие паровозной трубы, прожевал его и между делом стал рассказывать:

— Подходит, к примеру, поезд к какому-нибудь полустанку. Один вагон мой. Я в нём хозяин. Помощник, шестёрка, соорудил мне что-то вроде прилавка. Гляжу — кругом не то казармы, не то бараки и люди — толпы, бегущие к составу. — «Родной, — слышу, — Продавать-то станешь?» — «Стану, но недёшево!» — отвечаю. Один кричит: «Родной, скажи по скольку?» А другой перебивает: «Давай по любой. Только бы состав не тронулся» И другие загалдели: «Милый, золотой ты наш, если он не хочет, — давай другим!» Понимаешь, мамаша, у меня целый вагон этой водяры. Минут тридцать идёт активный бизнес, потому что машинист за три бутылки водки немного задержал состав; затем мы медленно трогаемся, расписание есть расписание, а толпа неохваченных бежит за составом с руганью и плачем; «Родной наш! Когда ещё завернёшь к нам?!»

Тут Никодим Иванович замолчал, потому что положил себе в рот пухлый кусок докторской колбасы, пышущий жаром, словно его вытащили из паровозной топки, прожевал и задумчиво повторил: «Да-с, катался, как сыр в масле».

А тем временем Сеня возвращался к себе домой в полном смятении чувств, и тут ещё сгустившиеся сумерки наполнили его сердце дополнительной порцией тоски и страха. Никодим Иванович, который до сих пор был абстрактным понятием и мирно коротал дни своей жизни в неизвестно где расположенной тюрьме, вдруг объявился во плоти и крови. — «Как же так, — корил себя Сеня, — почему я вовремя не порвал все нити, связывающие с этой семейкой. Не проявил элементарную бдительность». Так машинально добрался он до своего дома. Здесь с трудом поднялся к себе на второй этаж, потому что ноги были как ватные, вошёл в квартиру и только тут немного ободрился. — «Может всё не так уж страшно. Они сами по себе, а я их не буду видеть и, значит, сам по себе», — возникла в голове успокоительная мысль. Но тут Сеня подумал, что формально они с Марфой муж и жена, что до судебного рассмотрения их дела ещё очень далеко, и эта мысль опять принесла в его сердце дополнительную порцию тоски и страха. Чтобы немного отвлечься, он сел в кресло и включил телевизор, но сколько не смотрел на голубой экран, не мог понять, что там происходит. Где-то шла война, где-то сбили гражданский самолёт; но где, зачем? Этого Сеня не мог понять, потому что в голове роились мысли о собственной сложной ситуации. Незаметно он уснул в мягком кресле и спал долго, пока его не разбудил звонок.