Записки беспогонника - [5]

Но все мы сознавали, что работаем неизвестно зачем, по инерции. Думы наши были далеко от работы.

В газетах появились «сводки Информбюро» с поганым словом «направление», за которым — мы догадывались — скрывалось очень многое. И «направления» носили самые тыловые названия — Минское, Бобруйское… Да ведь это была не Западная, недавно не то освобожденная, не то захваченная Белоруссия. Нет, враг шагал по нашей исконной земле.

Отмеряя линейкой по карте расстояния от границы до Минска и от Минска до Москвы и деля цифры на число дней войны, я приходил к страшным выводам и начинал думать о том же, о чем думало тогда 9/10 всего человечества: «Франция была разгромлена за полтора месяца. А мы?..» Вспоминался недавний разговор за водочкой с геологом Сергеем Григорьевичем Овсеенко. Непобедимые полчища завоевали Югославию, Грецию, высадили тысячный парашютный десант на Крите и вдруг замолчали на два месяца. Мы тогда спрашивали друг друга: — А дальше куда они двинутся? И решили: наверное, в Палестину и в Египет.

Вспоминалась напечатанная зимой в «Правде» фотография: стоит Молотов со смущенной улыбочкой, а его держит под локоток кривляющаяся фигура не то парикмахера, не то клоуна, с клоком волос, свисавшим на лоб. Тогда погостовские мужички один за другим приходили ко мне и подолгу всматривались в ту фотографию. О чем они думали — чужая душа потемки.

Страстно накидывались мы на газеты, которые за 4 километра доставлялись не всегда. Я вчитывался в каждую строчку сводок, стараясь догадаться — что же скрывается за словами: «тяжелые бои», «яростные атаки противника», «удалось несколько потеснить наши части»…

Помню, как мы обругали восемнадцатилетнюю коллекторшу Асю Монзину. Она явилась из города, стала с азартом рассказывать, что по радио слышала сводку, но забыла, о каких направлениях там шла речь, зато подробно сообщила, как наш пулеметчик уничтожил взвод немцев.

В те дни всюду мерещились парашютисты-диверсанты. Рассказывали о таинственном самолете, опустившемся возле станции Новки. Шел я однажды с техником Бурмистровым по левому берегу Клязьмы. И навстречу нам попалась группа оживленно болтавших между собой колхозниц. Завидев нас, они замолчали и с разинутыми ртами и расширенными глазами испуганно уставились. Миша возьми да и ляпни:

— Guten Tag!

Колхозницы вздрогнули, взвизгнули и помчались.

Браня Мишу, я прибавил ходу, он пустился за мной. Того и гляди еще нас догонят, заберут. Нет, погони, к счастью, не было.

Нормировщик Павлов — бледный, худощавый человек с грустными глазами — получил повестку. Его рассчитали за два часа без всяких обходных листков, с которыми полагалось таскаться по три дня. Такая же бледная, худощавая и грустная жена с двумя маленькими болезненными детками пошла его провожать на поезд. И с тех пор никогда она не имела от него ни строчки. Мы все ИТР (инженерно-технические работники) получили в Коврове в военкомате брони на два месяца.

Помню первую воздушную тревогу с тоскливым ревом городских гудков. Все мы старательно наклеивали по диагоналям бумажные полоски на окна и рыли на задворках бомбоубежища.

Приехала моя жена с сыном, чрезвычайно напуганная первой московской воздушной тревогой, якобы учебной. Никаким докторам она сына не показывала и в панике помчалась обратно в Ковров. От Петушков ехали они в товарном вагоне из-под скота. Предвидя возможные затруднения с продовольствием, она привезла с собой один батон и пять пачек печенья.

Начальник строительства Ковровской ГЭС Жуленев получил приказ усилить темпы; через два дня он получил новый приказ: строительство законсервировать и в полном составе вольнонаемных и заключенных выехать специальным эшелоном неизвестно куда.

На следующий день — это было 30 июня — и наш Николай Владимирович получил приказ выехать на автомашине, имея с собой запас горючего на 500 километров. В телеграмме были поименно названы геологи: Синяков, Овсеенко, еще двое. Николай Владимирович взял также трех коллекторов и трех бурмастеров.

Оставшиеся, в том числе и я, должны были продолжать работать, постепенно свертывая дела.

Однажды, работая возле железной дороги, я видел, как состав за составом шли в Москву с воинскими частями, с танками, с пушками. А навстречу ехали эшелоны с беженцами.

Я готовился к сдаче материалов. Была у меня толстая тетрадища, в которую я с начала строительства переписывал все свои вычисления и увязки координат, подклеивал схемы ходов и прочее. Берег я свой талмуд чрезвычайно и записи в нем вел аккуратнейшим образом.

В тот день я составил ключ к своим вычислениям, выписал по всей книге — «См. стр. № такой-то, такой-то…» и отдал ее Мише Бурмистрову обернуть в цветную бумагу. Одновременно я отдал ему рваные черновики, чтобы сжечь их на костре на деревенских огородах.

Миша накануне женился на местной красавице и, заспанный, бледный, но бесконечно счастливый, забрал все мои бумаги и ушел. Я подождал его с полчаса и вышел на огороды. Издали увидел дымок и Мишу, сидевшего возле догоравшего костра в обнимку со своей любимой супругой.

Я подошел и зашатался от ужаса. От моего сокровища остался лишь обрывок обложки, а рядом на траве лежали черновики, аккуратненько обернутые цветной бумагой.