Записки беспогонника - [30]

Когда мы приехали, то увидели много машин и все дома оказались занятыми. С большим трудом вместе с Овсеенко я отыскал скверную хибару, где с нас взяли по пять рублей в сутки с носа.

Утром я увидел пехотную часть. Человек двести молодец к молодцу высадились из товарных вагонов. В белых полушубках и кожаных сапогах, с винтовками за плечами они бодро промаршировали через село.

Это была третья строевая воинская часть, виденная мною за эти дни. Но почему же бойцов разгрузили так далеко от фронта? Или фронт был вовсе не столь далеко, как писалось о том в сводках Информбюро?

Наконец неизвестно откуда появился Тентетников и вступил в должность начальника партии. И сразу же вступил в резкий конфликт со всеми нами.

Кроме таганрогской жены, ничто его не интересовало, а мы все безумно хотели попасть в Ковров, где у каждого из нас были и семьи, и вещи. А Тентетников нас не пускал.

Поезда из Улыбышева на Владимир не ходили, и мы не знали — ходят ли они из Владимира на Ковров. Я подумывал — не махнуть ли мне за 60 км пешком? Но меня удержал наш любимый шофер Николай Иванович, обещая обломать Тентетникова.

А тот все ссылался на отсутствие Козловской. А она, убедившись, что мы все, кроме Моисеева и шофера Кольки, целы, уехала обратно в Москву за продовольствием.

Тентетников все отказывал, говорил, что без Козловской не может разрешить нам ехать, когда дорог каждый литр горючего.

— У тебя баба в Таганроге, а наши бабы на пороге, а ты нас и на порог не пускаешь, — убеждал его Николай Иванович.

Козловская все не ехала. Прошло два дня.

Наконец, на третье утро Николай Иванович прикатил откуда-то двухсотлитровую бочку с горючим, сказал, что оно его собственное, что он выменял на сапоги.

Тентетников сдался, разрешил нам ехать, но под честным словом, что мы через два дня вернемся.

Поехали мы не на ЗИСе, а на маленьком газике, прозванном нами «Антилопа Гну». Машина эта отличалась хорошей проходимостью, но на задних колесах у нее было по одному скату, а не по два, как положено.

Во Владимир мы попали очень скоро, но тут скопление машин заставило нас сбавить ход. Не доезжая до Боголюбова был длинный затяжной спуск и потом такой же подъем.

И тут нашим глазам представилось грустное зрелище: тысячи автомашин, и попутных, и встречных, сгрудились, как козлы на мосту, а новые все прибывали и прибывали. Узнал я и автобус № 2 Москва — Кунцево, и желтый пивной автофургон, и даже голубой ЗИС-101 с проломанным носом, которого тащил на буксире какой-то газик, а борзой собаки не было. Из Горького ехало много машин, крытых брезентом, очевидно, военных.

Выпрыгнув на шоссе, направились мы вперед пешком и только через полтора километра добрались до центра пробки.

Какой-то лейтенант с несколькими бойцами командовал: сперва направлял несколько машин в одну сторону, потом несколько — в другую. Действовал он решительно, не допуская препирательств. А машины уже сутки ждали своей очереди. Вот тебе и возвращение через два дня!

Впрочем, к обеду благодаря расторопности лейтенанта пробка поредела. Настал и наш черед двигаться вперед.

— Эта, с одним скатом — давай в сторону! — приказал лейтенант.

Николай Иванович было запротестовал. Синяков, сидевший в кабине, выскочил.

— Отъезжай в сторону — стрелять буду! — завопил лейтенант.

Пришлось подчиниться. А впрочем, через час, когда пробка совсем рассосалась, лейтенант разрешил ехать и нам.

По слухам, через 20 км возле села Пенкина на повороте и спуске к мосту через Клязьму тоже была пробка. К счастью, слухи оказались ложными. В Пенкине Николай Иванович остановил машину у своего дома. Он отволок к себе кровать с бубенцами, которую успел подцепить где-то в суматохе «яростного похода». Он вернулся через 10 минут, засовывая в рот кусок сала, и мы поехали.

Наконец показался давно желанный поворот на Ковров, но пробираться в Погост проселком мы не решились и направились через город. Стемнело. Два часа мы бились между Ковровом и Погостом, выволокли машину на руках. С газиком было легче управляться, нежели с тяжелым ЗИСом, но дорога оказалась просто ужасающей.

В непроглядную тьму, весь мокрый и покрытый грязью, я забарабанил в окно, где жили мои.

Не был я дома полтора месяца. За это время мои переехали там же в Погосте в более теплый дом. Колхозный счетовод умер, и Дуся утвердилась в этой должности. Еда стала много скромнее, но картошки и хлеба было достаточно.

Утром мои малыши прилезли ко мне в постель. И какое это было наслаждение возиться с ними!

Тесть, сидя на печке и спустив ноги в белых чулках, улыбался и говорил мне:

— Спасибо тебе, что ты меня позвал.

Жена нажарила картошки с яйцами. Позавтракав и поговорив немного, я стал собираться в город.

Еще накануне я договорился с Синяковым и другими, что мы все вместе пойдем в больницу к Николаю Владимировичу.

Кроме простого внимания к больному бывшему начальнику, у меня было к нему чисто личное дело: я хотел с ним посоветоваться о своей дальнейшей судьбе, считая его в тот момент единственным достаточно авторитетным человеком.

Дело было вот в чем: все наши геологи собирались в Куйбышев, а я хотел поступить совсем по-иному — оставить семью в Коврове, самому уволиться из бурпартии и поехать в Горький на строительство оборонительных рубежей, куда, по слухам, стремились многие гидростроевцы других ГЭС.