Записки. 1875–1917 - [323]

Рассказы о разных материальных затруднениях страны увели меня немного вперед, и посему мне приходится вернуться назад, к октябрю 1916 г. Повторяю, что в то время не было еще определенно революционного настроения, но известное недовольство было уже в массах. Как раз, однако, к этому времени относится, как я узнал позднее, образование первой группировки общественных деятелей уже революционного характера, наметившая князя Львова, Челнокова, Коновалова, Кишкина и Бубликова в качестве руководящего центра. Кто-то из них (не помню, кто именно) приехал в Петроград и попытался привлечь к этому центру и Бюро Прогрессивного блока Гос. Думы. Как мне потом говорил Н. В. Савич, вопрос этот подвергся обсуждению в очень небольшом кружке думцев, в числе коих был и сам Савич, и М. В. Родзянко. Предложение москвичей сочувствия не встретило, и было единогласно отклонено. Несмотря на очень ограниченный круг участников этих совещаний, о нем узнал Департамент полиции, а затем и Протопопов, который потом в ноябре, во время бурных заседаний Думы, сгоряча про эти совещания сказал Родзянке и Савичу, обвиняя левых в подготовке революции.

Настроения Петроградского гарнизона мы не знали (о разгроме лавок осенью 1916 г. мало кто слышал, и не придавали этому значения), но следует отметить, что именно летом 1916 г., по настоянию Алексеева Петроградские части стали укомплектовывать и местными фабричными рабочими, тогда как раньше по соображениям полицейским в них назначались почти исключительно призываемые из сельских местностей. Вполне понятно, что это облегчило революционную пропаганду этих частей, что очень скоро и сказалось. Позднее, в Дании, В. М. Безобразов уверял меня, что он, как командир Гвардейского корпуса своевременно протестовал против этого, но так ли это было действительно, не знаю.

Замечу еще одно — военные операции после успехов начала лета 1916 г. пошли хуже, немцы, заменившие австрийцев в самых серьезных пунктах Галицийского фронта и на Волыни, быстро закрепились здесь, и наши войска, все еще слабо технически оборудованные, разбились в упорных атаках. В числе их были, например, такие корпуса, как Гвардия на Стоходе и 3-й Кавказский корпус под Бржезанами. Стоходские бои вызвали в Петрограде целую бурю негодования неудачными распоряжениями в них начальства, командующего Гвардейским отрядом ген. Безобразова и командира 1-го Гвардейского корпуса вел. князя Павла Александровича, долго хлопотавшего о назначении его на фронт и наконец попавшего на Стоход. Кто из них виноват в этой неудаче, я судить не берусь, но сменили их после нее обоих, и, по-видимому, правильно. Во всяком случае, пребывание их обоих на ответственных военных постах, несмотря на прекрасные их душевные качества, было обстоятельством весьма печальным и весьма поднимающим в войсках общее недовольство всем нашим строем. Позднее, с вступлением Румынии в войну, началась, после разгрома румынской армии немцами, спешная переброска наших войск на Карпаты к югу от нашей границы и окапывание там в горах. На всех остальных фронтах началось вновь зимнее стояние, но с настроением худшим, чем в предшествующую зиму. Однако опять же ничего грозного пока в этом настроении не чувствовалось, если не считать все продолжающегося легкого сдавания в плен и дезертирства. По данным, сообщенным этой осенью в комиссии Гос. Обороны, из 18 000 000 призванных 2 000 000 сдалось в плен и 2 500 000 не явилось по призыву или дезертировали; картина очень печальная, но еще не казавшаяся тогда страшной.

Гос. Дума была созвана 1-го ноября; не буду особенно останавливаться на событиях этой сессии — так как она теперь подробно изложена. Жалею я только, что не опубликованы пока записки Н. В. Савича[58], очень хорошо обо всем осведомленного и, благодаря своему спокойствию, более беспристрастному, чем кто-либо. Как всегда Родзянко сказал в этот день громкую речь о необходимости добиться победы, а затем выступил Штюрмер со своей декларацией, бесцветной и которой никто не поверил. Кроме того, когда ему удалось после долгого, совершенно заглушавшего его шума, начать ее читать, то его не было совсем слышно, и вообще, даже у сторонников его осталось впечатление, что не такого нужно России премьера в такое время. Про предстоящее выступление Милюкова было известно заранее, и уже несколько дней шли переговоры, чтобы смягчить его речь. С этой целью с представителями Бюро Прогрессивного Блока говорили гр. Игнатьев и Покровский, оба и любимые, и уважаемые даже в левых кругах, но натолкнулись на недоверие к Штюрмеру и презрение к Протопопову. Переговоры эти ни к чему не привели, и Милюков так и сказал свою речь о предательстве или «измене», произведшую тогда громадное впечатление. Милюков потом считал, что с этого дня началась наша революция и, пожалуй, он был прав. В этой речи Милюков прочитал по-немецки цитату о Государыне из какой-то немецкой газеты о том, что около нее образовалась немецкая партия (кажется, так). Большинство членов Думы, не говорящих по-немецки, не обратили на эти слова внимания, не разобрал их и председательствовавший в это время Варун-Секрет, тоже не понимавший по-немецки, и своевременно Милюкова не остановил. Понятно, что все это вызвало страшную бурю; речь Милюкова в газетах напечатана не была, правительство подняло вопрос о предании его суду, но все это только усилило интерес к его речи, которую стали распространять усиленно по всей России.