Записки 1743-1810 - [78]

Когда мы выехали из Коротова, стояла еще настоящая зима. На девятый день нашего путешествия, когда мы подъехали к реке Протве, протекающей мимо моего сада и террасы в Троицком, снега уже не было. Берега реки зеленели, и дорога была чрезвычайно тяжела для лошадей, тащивших кибитку на полозьях то по песку, то по траве и по глине. Наконец на десятый день мы приехали в Троицкое. Прежде всего я отправилась в церковь; несмотря на ее большие размеры, она едва вмещала моих людей и крестьян, собравшихся из 16 принадлежавших мне сел и деревень, чтобы встретить меня и выразить свою радость по поводу моего возвращения; они хотели все поцеловать мою руку, но я едва держалась на ногах и просила их прийти в следующее воскресенье. Я была очень тронута их искренней радостью, но решительно не могла сделать над собой усилие; мое несчастное больное тело требовало неотложного отдыха в хорошей постели. На следующий день после моего приезда я отправила человека в Москву к брату, чтобы возвестить ему о моем возвращении в Троицкое. Я написала также моим племянницам, княгине Долгорукой и княгине Маврокордато, с просьбой сообщить мне поскорей сведения о себе, о моем сыне и других моих родственниках и друзьях. Я благодарила Бога, что никто из них не стал жертвой деспотизма. Я узнала, что в моем московском доме были расквартированы 87 солдат и один офицер. Мой управляющий догадался запечатать входы в главный дом, объявив, что, так как я поспешно уехала, не успев убрать вещи, я приказала наложить печати на все входные двери. Благодаря этому я была избавлена от расходов на содержание какого-нибудь из жалких генералов, известных под общим именем гатчинских; он, наверное, испачкал бы весь дом и испортил бы мебель. На моей даче были также расквартированы девяносто солдат и шесть унтер-офицеров; на отопление для них не хватило тех трех тысяч бревен, которые на плотах прибывали по реке из моего имения; приходилось покупать еще дрова, что в связи со многими другими расходами заставило меня продать этот дом, хотя я его очень любила, потому что он был окружен садом, который благодаря моим заботам в течение тридцати лет достиг верха совершенства; даже зимой он содержался в величайшей чистоте и порядке, дорожки были расчищены и посыпаны песком, так что я могла гулять в нем и в зимнее время. Но все это было ничто в сравнении с расходами и, главное, неприятностями, вызываемыми присутствием в моем доме подобных гостей.

Я не знала, впрочем, будет ли мне когда-нибудь разрешено жить в Москве; я и не желала поселиться в ней, в особенности с тех пор как вернулась в Троицкое; все мои искренние друзья приезжали ко мне, а я знала, что в городах, и в особенности в Москве, была установлена целая система шпионства, тем более опасная, что доносы являются вернейшим средством втереться в доверие подозрительных тиранов. Летом я принялась за свои садовые, земледельческие и строительные работы, и, ввиду того что у меня не было под рукой лиц, сведущих в этих отраслях, они отнимали у меня много времени, и я так уставала, что вечером всегда быстро засыпала, что мне было тем более необходимо, что я каждую ночь неукоснительно просыпалась в тот роковой час, в который меня разбудили, чтобы объявить мне о моей ссылке в Коротово; я редко засыпала после этого, так что принуждена была отдыхать еще час после обеда.

В дождливые дни, когда приходилось сидеть дома, я чертила планы предполагаемых построек и плантаций или коротала время за чтением книг из своей библиотеки. Мне хотелось приобрести новые иностранные книги, и, ассигновав на их покупку известную сумму ежегодно, я написала об этом моим друзьям; они ответили мне, что ввоз книг был почти совершенно запрещен, но что Россия была наводнена клеветническими памфлетами на Екатерину Вторую, которые мои друзья не решались мне присылать. Но я выписала все те, которые были в Москве, и не положу пера, пока не дополню эту книгу (которая, может быть, и не заслуживает внимания потомства, но заинтересует моих друзей) заметками, которые, надеюсь, докажут всю лживость утверждений, написанных под влиянием ненависти и зависти.

В 1798 г. мой сын был в Петербурге. Император вдруг так пристрастился к нему, что был не в духе в те дни, когда он не обедал при дворе. Государь проводил с ним вдвоем целые часы в своем кабинете, и он часто бывал у императрицы, когда у нее были только государь и Нелидова и даже их императорские высочества не допускались к ней. Как только он приехал в Петербург, он упросил великого князя Александра (нынешнего государя) попытаться испросить для меня разрешение жить в Москве и посетить мои другие поместья[238]. Его императорское высочество обещал исполнить его просьбу, но прошло более месяца, и его неоднократные обещания не осуществлялись. Мой сын говорил об этом с Николаи[239], директором Академии наук и статс-секретарем императрицы, которая очень его уважала. Однажды Николаи вошел к императрице в ту минуту, когда она говорила с фрейлиной Нелидовой о влиянии князя Дашкова на государя и выражала удивление, что он не пользуется им, чтобы добиться возвращения свободы своей матери; на это Николаи сообщил императрице, что мой сын просил заступничества великого князя и сильно тревожится, что обещания великого князя не исполняются; он сказал даже, что ее величество и госпожа Нелидова доказали бы свое великодушие, если бы употребили и свое влияние в этом деле.