Записки 1743-1810 - [81]
На следующий год я поехала в Белоруссию, чтобы достроить и освятить новую церковь, сооруженную мною на большой площади в Круглом, а затем в июле месяце отправилась в Петербург, куда к тому же времени должен был приехать мой брат Семен. Каково было мое негодование, когда я услышала, что лица, окружавшие государя и обыкновенно враждовавшие между собой, однако в один голос поносили царствование Екатерины II и внушали молодому монарху, что женщина никогда не сумеет управлять империей. В противовес ей они восхваляли до небес Петра I, этого блестящего деспота, этого невежду, пожертвовавшего полезными учреждениями, законами, правами и привилегиями своих подданных ради своего честолюбия, побудившего его все сломать и все заменить новым, независимо от того, полезно ли оно или нет; некоторые невежественные или льстивые иностранцы провозгласили его создателем великой империи, задолго до него игравшей большую роль, чем та, которая выпала на ее долю в его царствование.
Я каждый раз, как представлялся к тому случай, откровенно и, может быть, слишком горячо высказывала свое мнение по поводу проповедуемых новых доктрин. Однажды все министры, составлявшие новое и несколько нелепое правительство, а также и некоторые из интимных друзей государя обедали у моего брата Александра; они навели разговор на Екатерину, критикуя вкривь и вкось все ее деяния, не умея отличить злоупотреблений, которые князь Потемкин допустил в военном деле, и недобросовестности или невежества исполнителей от чистоты и глубины намерений императрицы, всегда обращенных к благу и преуспеянию империи. Мой брат Семен присоединился к ним. Это вызвало во мне чувство, которое я не хочу и, пожалуй, теперь и не сумею описать. Моя речь, сказанная против этих нареканий, дышала искренностью и горячностью, как всегда в подобных случаях. Все это взволновало меня до такой степени, что я опасно заболела. Не могу не упомянуть, что дверь моя осаждалась посетителями и посетительницами, спешившими узнать о моем здоровье; я видела в этом доказательство любви и уважения, которые еще питали к памяти великой государыни и благодетельницы России.
Слова, произнесенные за обедом у моего брата, стали темой всех разговоров в городе; все приезжали выразить мне свое сочувствие. Я бы охотно обошлась без него, если бы исполнилась хоть одна моя мечта о счастье родины или хоть одна из истин, которые я старалась распространять, принесла бы плоды. Я нашла, что Петербург сильно изменился со времени императрицы. В нем были либо якобинцы, либо капралы; я умышленно употребляю слово «капрал», потому что все военные, от солдата до генерала включительно, только и занимались постоянными и многочисленными учениями и усвоением себе строгой военной выправки.
Я вернулась в Москву поздней осенью, но все-таки поехала еще в Троицкое; я была своим собственным архитектором, садовником и управляющим и, следовательно, не могла надолго отлучаться из Троицкого, так как земля требовала постоянных забот и ухода.
Я умолчу о нескольких последующих годах, не представляющих ничего интересного для читателя. Огорчения, поражавшие мое сердце, отягчали мою жизнь; они были такого свойства, что мне хотелось бы их скрыть от самой себя, и я не решаюсь рассказывать о них читателям. Император был столь милостив, что взял на себя уплату моего долга в банк; в конце августа 1803 г. сердце мое было утешено гораздо большей и драгоценной для меня радостью: прибытием мисс Вильмот, родственницы моей нежной и ближайшей подруги, m-me Гамильтон, дочери туамского епископа. Мисс Вильмот приехала ко мне в Троицкое и своими беседами, совместным чтением, кротостью и приветливостью внесла в мою жизнь тихие радости, бесценные и незаменимые для нежной дружбы и любознательного ума.
Я имела удовольствие познакомиться с отцом[243] этого ангела-утешителя, посланного мне небом и нежными заботами мистера Вильмота и m-me Гамильтон. Ее родители так заботливо развивали ее ум и сердце, что она вызывала восхищение всех людей, способных ее оценить. С какой радостью мое любящее сердце воздает ей должную справедливость и как глубоко оно ценит доверие ее родителей, отпустивших ее к женщине, нуждавшейся в смягчении ее жгучего горя и приветствовавшей окончание каждого дня как облегчение тяжкого и горестного бремени, которое судьбе угодно было наложить на ее печальную жизнь. Никогда, никогда не сумею я довольно вознаградить ее за все то, что она для меня сделала. Мое уединение стало для меня раем, и оно сделалось бы им в действительности, если бы… но это от нее не зависит.
Зато я для нее сделала то, чего от меня не могли добиться мои родственники и друзья и чего мне очень не хотелось: я написала эти мемуары, так как она этого непременно желала. Она единственная владелица их, с тем условием, что они появятся только после моей смерти.
Заканчивая их, я смело утверждаю, что я писала только истинную правду, которой придерживалась даже в тех случаях, когда она не говорила в мою пользу, и пропустила только то, что могло бы повредить некоторым лицам; однако читатель ничего от этого не потерял.
Записки княгини Дашковой. Впервые опубликовано в Лондоне в 1840 г. на английском языке в двух томах; впервые на русском языке — в 1859 А.И. Герценом в Лондоне.Дашкова Екатерина Романовна (урождённая Воронцова), княгиня (1743–1810). Подруга и сподвижница императрицы Екатерины II, участница государственного переворота 1762 года, президент Российской академии (1783).
Пышные кринолины платьев могли достигать диаметра в несколько метров. Высота прически ограничивалась лишь одним – высотой кареты, в которой поедет знатная особа. Умывались далеко не каждый день, чтобы сохранить макияж, а под сотнями оборок платья девушки носили вовсе не элегантные туфли, а самые настоящие валенки, так как даже дворцы не отапливались. Даже княгиням в XVIII веке приходилось непросто, тем интереснее воспоминания величайших женщин своей эпохи, мудро и элегантно правящих бал и меняющих ход истории за чашкой чая. Как в совершенстве овладеть искусством плетения интриг? Как быть хозяйкой бала? Из чего складывалась жизнь княгини в XVIII веке? Читайте, и узнаете!
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.
Теодор Мундт (1808–1861) — немецкий писатель, критик, автор исследований по эстетике и теории литературы; муж писательницы Луизы Мюльбах. Получил образование в Берлинском университете. Позже был профессором истории литературы в Бреславле и Берлине. Участник литературного движения «Молодая Германия». Книга «Мадонна. Беседы со святой», написанная им в 1835 г. под влиянием идей сен-симонистов об «эмансипации плоти», подвергалась цензурным преследованиям. В конце 1830-х — начале 1840-х гг. Мундт капитулирует в своих воззрениях и примиряется с правительством.
Павел Петрович Свиньин (1788–1839) был одним из самых разносторонних представителей своего времени: писатель, историк, художник, редактор и издатель журнала «Отечественные записки». Находясь на дипломатической работе, он побывал во многих странах мира, немало поездил и по России. Свиньин избрал уникальную роль художника-писателя: местности, где он путешествовал, описывал не только пером, но и зарисовывал, называя свои поездки «живописными путешествиями». Этнографические очерки Свиньина вышли после его смерти, под заглавием «Картины России и быт разноплеменных ее народов».
Во времена Ивана Грозного над Россией нависла гибельная опасность татарского вторжения. Крымский хан долго готовил большое нашествие, собирая союзников по всей Великой Степи. Русским полкам предстояло выйти навстречу врагу и встать насмерть, как во времена битвы на поле Куликовом.
Поздней осенью 1263 года князь Александр возвращается из поездки в Орду. На полпути к дому он чувствует странное недомогание, которое понемногу растёт. Александр начинает понимать, что, возможно, отравлен. Двое его верных друзей – старший дружинник Сава и крещённый в православную веру немецкий рыцарь Эрих – решают немедленно ехать в ставку ордынского хана Менгу-Тимура, чтобы выяснить, чем могли отравить Александра и есть ли противоядие.