Запертая комната. Убийца полицейских. Террористы - [35]

Хуже всего пришлось самой собаке. Из хирургического отделения Ветеринарного института сообщили, что, хотя пулю удалось извлечь, вопрос об усыплении не снимается с повестки дня, ибо не исключена возможность инфекции. Правда, в заключении отмечалось, что Бой – молодая и крепкая собака, ее общее состояние – удовлетворительное.

Для посвященных все это звучало малоутешительно.

Члены спецгруппы тоже не могли похвастаться своим самочувствием.

Рённ сидел с пластырем на лбу; его красный от природы нос подчеркивал живописность двух отменных синяков.

Гунвальду Ларссону, по чести говоря, было место не на службе, а дома – вряд ли можно считать трудоспособным человека, у которого правая рука и правое колено туго перевязаны бинтами. К тому же изрядная шишка украшала его голову.

Кольберг выглядел лучше, но у него голова раскалывалась от боли, которую он приписывал загрязненной атмосфере на поле боя. Специальное лечение – коньяк, аспирин и супружеская ласка (любящая жена постаралась) – помогло только отчасти.

Поскольку противник в битве не участвовал, его потери были минимальными. Правда, в квартире обнаружили и конфисковали кое-какое имущество, но даже Бульдозер Ульссон не решился бы всерьез утверждать, что утрата рулона туалетной бумаги, картона с ветошью, двух банок брусничного варенья и горы использованного белья может сколько-нибудь огорчить Мальмстрёма и Мурена или затруднить их дальнейшие действия.

Без двух минут девять в кабинет ворвался и сам Бульдозер Ульссон. Он уже успел с утра пораньше посетить два важных совещания – в ЦПУ и в отделе по борьбе с мошенничеством – и был, что называется, полон боевого задора.

– Доброе утро, привет, – благодушно поздоровался он. – Ну, как самочувствие, ребята?

Ребята сегодня, как никогда, ощущали свои уже немолодые годы, и он не дождался ответа.

– Что ж, вчера Руус сделал ловкий контрход, но не будем из-за этого вешать нос. Скажем так, мы проиграли пешку-другую и потеряли темп.

– По-моему, это скорее похоже на детский мат, – возразил любитель шахмат Кольберг.

– Но теперь наш ход, – продолжал Бульдозер. – Тащите сюда Мауритссона, мы его прощупаем! Он кое-что держит про запас. И он трусит, уважаемые господа, еще как трусит! Знает, что теперь Мальмстрём и Мурен не дадут ему спуску. Освободить его сейчас – значит оказать ему медвежью услугу. И он это понимает.

Рённ, Кольберг и Гунвальд Ларссон смотрели воспаленными глазами на своего вождя. Перспектива снова что-то затевать по указке Мауритссона им нисколько не улыбалась.

Бульдозер критически оглядел их; его глаза тоже были воспалены, веки опухли.

– Знаете, ребята, о чем я подумал сегодня ночью? Не лучше ли впредь для таких операций, вроде вчерашней, использовать более свежие и молодые силы? Как по-вашему? – Помолчав, он добавил: – А то ведь как-то нехорошо получается, когда пожилые, солидные люди, ответственные работники бегают, палят из пистолетов, куролесят…

Гунвальд Ларссон глубоко вздохнул и поник, словно ему вонзили нож в спину.

«А что, – подумал Кольберг, – все правильно».

Но тут же возмутился.

«Как он сказал? Пожилые?.. Солидные?..»

Рённ что-то пробормотал.

– Что ты говоришь, Эйнар? – ласково спросил Бульдозер.

– Да нет, я только хотел сказать, что не мы стреляли.

– Возможно, – согласился Бульдозер. – Возможно. Ну все, хватит киснуть. Мауритссона сюда!

Мауритссон провел ночь в камере, правда с бо́льшим комфортом, чем рядовые арестанты. Ему выделили персональную парашу, он даже одеяло получил, и надзиратель предложил ему стакан воды.

Все это его вполне устраивало, и спал он, по словам того же надзирателя, спокойно. Хотя, когда ему накануне сообщили, что Мальмстрём и Мурен не присутствовали при своем задержании, он был заметно удивлен и озабочен.

Криминалистическое исследование квартиры показало, что птички улетели совсем недавно. Это подтверждали, в частности, обнаруженные в большом количестве отпечатки пальцев; причем на одной из банок остались следы большого и указательного пальца правой руки Мауритссона.

– Вам не нужно объяснять, что из этого следует, – выразительно произнес Бульдозер.

– Что Мауритссон уличен банкой с брусничным вареньем, – отозвался Гунвальд Ларссон.

– Вот-вот, совершенно верно, – радостно подхватил Бульдозер. – Он уличен! Никакой суд не подкопается. Но я, собственно, не об этом думал.

– О чем же ты думал?

– О том, что Мауритссон явно говорил правду. И вероятно, он нам еще кое-что выложит.

– Ну да, о Мальмстрёме и Мурене.

– То есть как раз то, что нас сейчас больше всего интересует. Разве не так?

И вот Мауритссон снова сидит в окружении детективов. Сидит тихий, скромный человечек с располагающей внешностью.

– Вот так, дорогой господин Мауритссон, – ласково произнес Бульдозер. – Не сбылось то, что мы с вами задумали.

– Странно, – покачал головой Мауритссон. – Я ничего не понимаю. Может быть, у них чутье, шестое чувство?

– Шестое чувство… – задумчиво произнес Бульдозер. – Иной раз и впрямь начинаешь верить в шестое чувство. Если только Руус…

– Какой еще Руус?

– Нет-нет, господин Мауритссон, ничего. Это я так, про себя. Меня беспокоит другое. Ведь у нас с вами дебет-кредит не сходится! Как-никак я оказал господину Мауритссону немалую услугу. А он, выходит, все еще в долгу передо мной.