Запас прочности - [9]

По командам, которые мы ловим сверху, догадываемся, что наша лодка заняла место в походном ордере. Застучали дизеля.

Когда все улеглось, Сергей Прокофьевич вызвал меня на мостик.

— Как вы думаете, товарищ Корж, хорошо ли это, что после всплытия подводная лодка некоторое время оказывается слепой?

— Очень плохо, товарищ командир.

— А чем вы это можете объяснить?

— Моей непредусмотрительностью.

— Вот как? А я думал, что вакуумом. — Командир лукаво улыбается. — Но все-таки растолкуйте, в чем дело.

— В лодке создалось сильное разрежение. Причин тому три. Первая — хорошая герметичность всех магистралей, клапанов и прочих пневматических систем, значит, ремонт произведен на славу. Вторая — пока мы лежали на грунте, в лодке произошло сильное охлаждение воздуха, что сопровождалось конденсацией водяных паров. И наконец, третья, и, пожалуй, самая главная, причина — люди поглотили часть кислорода, а углекислота, образовавшаяся от дыхания, растворилась в воде, которая всегда скапливается в трюмах…

— Спасибо за популярную лекцию, — прервал меня командир. — Я лишний раз убедился, что наш старший механик человек весьма образованный. Но все же прошу иметь в виду, что в море теория должна приносить пользу, а не только объяснять неудачи.

— Помните: «Теория не догма, а руководство к действию», — добавил комиссар.

Сойдя в центральный пост, я первым долгом попросил штурмана:

— Миша, друг, наладь, пожалуйста, барограф, и давай мы его подвесим ну хотя бы вот на этих магистралях. А то мой нос не может отличить разрежение от давления.

Хрусталев смеется и обещает укрепить барограф прямо перед моим носом.

Вызываю Брянского, рассказываю ему, что произошло сегодня с верхним рубочным люком. Вместе обдумываем, как во время всплытия быстро уравновешивать внутреннее давление в лодке с атмосферным и как это делать в любых условиях, в том числе в шторм.

На рассвете прибыли на Лавенсари, небольшой остров, ставший нашим форпостом на Балтике. Не давая остыть дизелям, приступаем к зарядке аккумуляторов. Убедившись, что все в порядке, поднимаюсь на мостик. Командир стоит на пирсе в окружении незнакомых офицеров. Кроме них, поблизости никого нет. Я вспомнил, что на Лавенсари строгие законы. Днем всякое движение по острову запрещено. Из офицеров мое внимание привлек худощавый человек с суровым волевым лицом. Это оказался сам командир базы капитан 2 ранга С. Д. Солоухин. Я доложил командиру корабля о начатых работах. Сергей Прокофьевич спросил:

— По технической части мы ни в чем не нуждаемся? А то командование базы предлагает нам помочь, если мы случайно что-нибудь забыли.

— У нас все есть. Но литров триста питьевой воды добавить не помешало бы.

— Родниковой? — спросил низенький офицер в кожаной куртке.

— Обязательно родниковой, — обрадовался Лисин.

Все засмеялись, а я добавил:

— Если найдется полсотни электроламп про запас — скажем спасибо.

— К шести ноль-ноль все будет здесь, — сказал тот же офицер.

Посмотрев на часы, я недоверчиво качаю головой: вряд ли вообще что-нибудь мы здесь получим.

Все ушли по дороге, ведущей в лес. Возвращаюсь на лодку. На мостике вахтенный матрос, вооруженный автоматом, и Брянский. Советую Осипу Григорьевичу пойти отдохнуть, но он отвечает, что лучше подышит свежим воздухом. А воздух в то раннее утро был изумительный — влажный, напоенный запахами моря и хвои: лес на берегу спускается к самой воде. Солнце поднялось уже довольно высоко, его лучи пробивались сквозь ячейки огромной маскировочной сети, укрывавшей нашу лодку.

Без четверти шесть на дороге показалась повозка, запряженная гнедой лошадкой. Управлял колесницей пожилой матрос с залихватскими усами, одетый в чистую серую робу. На повозке — бочка и фанерный ящик. Взяв лошадь под уздцы, матрос повел ее по пирсу. Остановился возле самого борта лодки, лихо отдал честь:

— По приказанию командира базы доставил вам воду и лампы. Получайте!

— Давайте я распишусь в получении ламп.

— Не надо. Я сам распишусь потом на складе, — ответил матрос и поставил ящик с лампами у моих ног.

Я потрогал бочку. Вода действительно холодная, родниковая. Командир отделения трюмных Скачко и его матросы уже прилаживают шланг, чтобы перекачать содержимое бочки. Брянский подошел к лошади, погладил ей голову:

— Хорошая савраска. И как тебя, беднягу, не съели в голодное время?

— Да как можно! — возмутился старый возница. — Ребята с ней своим хлебом делились. Это такая работяга!

И он не стал с нами больше разговаривать. Дождавшись, когда трюмные приняли воду, повел савраску по дороге, ни разу не оглянувшись в нашу сторону.

— Ну, зачем вы обидели старика? — упрекнул я Брянского.

— Да я вовсе не хотел…

Вернулись Лисин и Гусев. Командир велел разбудить Думбровского и Хрусталева. Когда все были в сборе, он пригласил нас на крохотную полянку неподалеку от пирса. Уселись на душистой, чуть влажной от росы траве.

— Прошу внимательно выслушать меня, — сказал командир. — Я вынужден кое-что поправить в ранее составленном графике. — Он раскрыл блокнот. — Вот в этих точках наши предшественники столкнулись с противником. Сами понимаете, там лучше не появляться. Нам заново придется произвести кое-какие расчеты. — Командир вырвал листок и протянул Хрусталеву. — Проложите новый курс. — А мне сказал: — Как бы это ни было трудно, товарищ Корж, а нам с вами весь период форсирования придется провести в центральном посту. Отдохнем потом. — Дав соответствующие указания каждому, командир закончил совещание словами: — Прошу позаботиться о том, чтобы мы могли поскорее сняться со швартовов. Нам не разрешают задерживаться здесь: ожидается налет вражеской авиации.