Запас прочности - [14]

Гидроакустик Лямин с тревогой сообщает, что пеленг на миноносец не меняется. Значит, идет прямо на нас. Шум винтов нарастает. А черная стрелка глубиномера ползет страшно медленно. Миноносец проносится над нами с оглушительным грохотом. Поневоле втягиваешь голову в плечи. После мы прикинули и пришли к выводу, что киль миноносца был всего в метре от тумбы перископа нашей подводной лодки.

Хорошо все, что хорошо кончается. От тарана мы спаслись. Но наша очередная атака оказалась сорванной. Когда командир поднял перископ, конвой был уже далеко.

Гнетущая тишина в центральном посту. Хмурый командир смотрит на штурманскую карту. И вдруг веселеет:

— А знаете, нет худа без добра. Василий Семенович, смотри, где мы проводили наши атаки. Замечаешь закономерность: получается, что противник ходит по двадцатиметровой изобате.

— Может, это просто совпадение?

— Вряд ли. Во всяком случае, будем держаться поблизости от этой линии двадцатиметровых глубин.

Передав вахты, мы с Думбровским отправились во второй отсек. Четыре тревоги за день — больше чем достаточно. Я никогда еще так не уставал. Валюсь на койку. Надо мной на своей верхней койке шумно укладывается Думбровский.

Проспали всего четверть часа — и опять сломя голову несемся в центральный пост. Боевая тревога! На бегу застегивая китель, спрашиваю штурмана:

— Миша, в чем дело?

— Тс-с! Одиночка топает без охранения.

Лисин и Гусев — в боевой рубке. Последним из офицеров прибежал старпом. Его правая щека пересечена багрово-белым шрамом.

— Что с тобой, Алексей Иванович?

Он трет щеку:

— На пилотке спал. Да отстань ты со своими дурацкими расспросами. Я и так в себя не приду. Две вахты отстоял. Пятая тревога за день. С ума сойти!

До цели 55 кабельтовых. Время 18.26. Штурман наносит место транспорта на карту и восторженно объявляет:

— Транспорт идет по двадцатиметровой изобате!

Командир маневрирует старательно и долго. Целых сорок минут. Хочет ударить наверняка. И вот долгожданная команда: «Пли!»

— Пошел помпа! — кричу вахтенному трюмному.

Но привычного толчка от вышедшей торпеды мы не ощущаем.

— Торпеда не вышла: зажало хвостовой стопор, — упавшим голосом докладывает по переговорной трубе старшина торпедистов Винокуров.

Простонал в боевой рубке командир. Комиссар, спрыгнув в центральный пост, топает ногами:

— Новикова сюда!

В адрес торпедистов летят такие выражения, что все лишний раз убеждаются: а комиссар наш — настоящий, просоленный моряк!

Новикову не довелось этого услышать. В рубке звенит металлом командирский голос:

— Товсь оба дизеля! По местам стоять к всплытию!

— Ты чего, Сергей? — обеспокоенно спрашивает комиссар.

— Под водой не догнать, а упускать его я не намерен.

Всплыли в 19.06. Дизелисты сразу дали самый полный вперед (молодец Брянский!). После шестнадцати минут погони командир выпустил торпеду с дистанции всего четырех кабельтовых — 740 метров. Для нас это выстрел в упор. Грохот и мощный гидравлический удар по корпусу лодки возвестили, что атака увенчалась успехом. Транспорт отправился на дно. Находившиеся на мостике Лисин, Гусев, Хрусталев и Оленин своими глазами наблюдали его гибель. Думбровский, который во время атаки оставался в боевой рубке, не выдержал и тоже выскочил на мостик, но увидел лишь пенящуюся воду и огромное облако пара и дыма.

Лодка погрузилась. В отсеках праздник. Моряки бурно поздравляют командира и друг друга. «Размочили-таки сегодня сухаря!» — ликуют матросы.

Еще в Кронштадте, заряжая аппараты, торпедисты писали лозунги на жирных телах торпед. Сейчас стало известно, что на торпеде, угодившей в транспорт, была надпись «За Ленинград!».

Когда первая волна радости схлынула, все снова почувствовали усталость. Подыскав удобное место, легли на грунт. Но отдыхать было рано. Торпедисты перезаряжали аппараты. Брянский с мотористами занялись дизелями. Только завершив все работы, подводники разбрелись по отсекам. По кораблю прозвучала необычная команда:

— Всем свободным от вахты спать!

Лодка превратилась в сонное царство. Отдыхали до позднего вечера. За обедом — а он теперь у нас в полночь — командир сказал:

— Мы израсходовали две торпеды и одержали одну победу. А ведь могли бы и больше.

— Ты имеешь в виду тот транспорт, в который мы промахнулись? — спросил комиссар.

— Вот именно.

— А не кажется ли тебе, командир, что это было бы слишком жирно?

— За один день две победы?

— Нет, не это. Двумя торпедами — два транспорта. Даже на учебных стрельбах редко так случается. А тут еще хвостовые стопоры зажимают…

Гусев покосился на Новикова, уткнувшегося в свою тарелку.

— И на старуху бывает проруха, товарищ комиссар, — ответил тот. — Историю со стопорами мы разберем по косточкам. И больше не допустим такого, будьте уверены!

За столом было оживленно. Офицеры радовались долгожданному успеху. И только командир молча прихлебывал чай. Он сильно изменился за этот день. Осунулся, побледнел. Просто не верилось, что несколько часов могут оставить такой след. Да, много пережил наш командир. Одна неудача за другой. Пусть обстоятельства, пусть ошибки других помешали. Но неудача экипажа, какова бы ни была ее причина, — всегда неудача командира. Он отвечает за все. Не будешь же объяснять каждому, как и почему сорвалась атака. Да и ничего это не даст. Неудачливому командиру люди волей-неволей перестают верить. Вот почему во время последней атаки Лисин решился на крайний шаг: всплыл на виду у противника, догнал его в надводном положении и торпедировал с минимальной дистанции. Это нам просто повезло, что не было поблизости вражеской авиации и артиллеристы на транспорте растерялись. А то досталось бы на орехи. Но командиру нужен был успех. И не ему одному — всем нам. Сейчас все радуются. А командир все еще не избавился от тяжкого груза прежних неудач. Я знаю: снова и снова он продумывает свои действия. И от ошибок бывает польза, если они служат уроком на будущее.