Запах напалма по утрам - [9]
Телик моего детства назывался «Темп». Ч/б. Четыре трогательных черных конических ножки, на лицевой стороне – круглая переключалка на 12 программ (работало 4), аскетичная кнопка «вкл/выкл» и пять незабываемых регуляторов, отпечатавшихся во мне навечно – сверху вниз – «громкость, яркость, контраст, четкость, гетеродин». О крутилки, увы! Не вы помогали тому чуть двоящемуся изображению, которое вдруг исходило ужасными полосами, рябило – и гасло…
Оно могло издохнуть прямо субботним вечером, прямо посреди мультяшной песни Львенка и Черепахи из «Спокойной ночи, малыши!» с «новой» пластилиновой заставкой, к которой не скоро привыкли, и ничего не оставалось, как идти спать.
Наутро отец, если, конечно, был выходной, вооружался паяльником и отвинчивал заднюю крышку, кладя винтики в индийскую пепельницу. Начиналось священнодействие. Доставалась схема, откладывался в сторону «паспорт изделия», и запах канифоли плыл по большой комнате. Я был на страже.
– Видно что-нибудь?
– Не-а.
– А теперь? – спрашивал папа.
– О, что-то пляшет…
– А так?
– На секунду появилось… исчезло.
– Совсем трубка сдохла… – вздыхал папа.
Он углублялся в схему, я забегал ему за спину и видел занятнейшие переплетенные проводки, крохотные цветные колбочки стабилизаторов напряжения, бирки со странными номенклатурами – башенки и угодья неведомого города и воображал себя на его улицах, жителем электроджунглей в катышках трудновытираемой пыли, работником тока, служителем слабо потрескивающего культа. Папа был бог, возрождавший крохотную жизнь, придававший ей смысл прикосновениями к ее замершей сути.
«Международная панорама», «Девятая студия», «Отзовитесь, горнисты!».
Ящик заменял советским людям камин. Сколько издевались в газетах и журналах над прилипшими к экрану, словно втайне отчаявшимися получить от жизни большее! Сотни фельетонов высмеивали доминошников, игнорировавших лекции залетных лекторов из общества «Знание», а заодно весь наш бедный, задыхающийся от неврастенической жертвенности отставников культпросвет. Кстати, подавляющее количество доминошников были фронтовиками и отстаивали свое право давать событиям свою альтернативно-«доминошную», а не выверенно-официозную оценку, – блюсти себя в своей свободе. Я всегда уважал их сплоченную сумрачность, готовность мгновенно навести порядок во дворе, их братство, цепко следящее за послевоенной порой куда лучше старух на лавках. Они будто спинами дружно чуяли, кто вор, кто падальщик, а кто барабанная шкура.
А ящик – пылал парадами, победительной апатией программы «Время», но отчего-то высшей его точкой был спорт. Даже не монотонный «товарищеский» футбол, а именно олимпиады, и именно зимние, словно исконно наши, где мы, жители снежных равнин, традиционно непобедимы, но имеем опасных врагов.
Канадцы или мы? ЦСКА, «Крылья Советов», Зинэтула Билялитдинов, Харламов, Якушев, Мальцев, Третьяк.
Но главное из главнейших упоений ждало нас, слетевшихся на неясное свечение, когда наступало Фигурное Катание. Комментатор каждый раз говорил, какого цвета костюмы выступавших пар. Но мы точно знали, что нашим противникам не помогут никакие декораторские изыски.
Наши! Безукоризненное скольжение, ни единого падения, юмор, дерзость, техника! Словно в фигурках на льду сказывались какие-то идеальные «мы», белозубые, отважные, вечно молодые.
Советчина, Родина моя. «На аэродроме товарища Брежнева встречали… и другие официальные лица». «Сельский час», «Обыкновенное чудо», «Бегство мистера Мак-Кинли».
Отсветы экрана плыли не во встроенном «купе» и даже не в модной тогда «стенке» – в румынском серванте. Разноцветно горела елка. Сервантом папа отгородил в большой комнате «кабинет» – чертежную доску, заваленную приборами, кресло, полки с инженерными пособиями.
…Они выкатывались на иностранный лед, готовые свершить чудо. Роднина – Зайцев, Бестемьянова – Букин. Партнер – всегда огромный и молчаливый, партнерша – гибкая и веселая. Рабочий и колхозница застоя.
Одиночник Бобрин, ледовый шутник и балагур. Волков. Водорезова. Пируэт «бильман». Двойной тулуп. Жук и Тарасова. Танец гусар в киверах! Тырьям-тырьяри-рям-тырьям, тырьям-тярьям-прям-прям! Калинка!!!
Пьедестал. Два, а то и три наших алых флага со скромными, спрятавшимися в углу серпомолоточками. Пурпур, величие, слезы. Славь-ся-а-а, Ате-чество (вдох) на-а-ше-е сва-а-бо-дна-е!
В час общего величия мы вставали с диванов и стояли до конца гимна, как во время Минуты молчания Девятого мая.
Милые мои люди… Те, кто лежит теперь под скромными камнями с надписями «1918–1981» или «1929–1992»! Я люблю вас.
Наши серые олимпиады длились с десяток лет, но отчего-то именно они отпечатались победными голосами комментаторов (Саркисян, Котэ Махарадзе, Озеров) в самую существенную часть детства.
Я на солнышке лежу И на солнышко гляжу.
Бесконечной чередой шли через серую мглу лыжники, прыгали в космический холод чуть ли не ничком трамплинные прыгуны, суетливо надевали за спины винтовки корявые биатлонисты, а жизнь уже обгоняла их, неслась впереди. Голосила раненым вепрем.
Первый цветной кадр, увиденный мной у родных в Красноярске, был из короткометражки «Мустанг-иноходец»: красная лошадь падала с обрыва. «Мертвый, но свободный». Сетон-Томпсон. Телик назывался «Рекорд». Знак сегодня осознается пророческим.
В книге, предназначенной для самого массового читателя, известный московский поэт Сергей Арутюнов затрагивает широкий круг вопросов, связанных с гражданским браком в России и за рубежом вчера, сегодня и даже завтра.Трактат «Зачем идти в ЗАГС, если браки заключаются на небесах, или Гражданский брак: „за“ и „против“» представляет собой краткую энциклопедию о браке, исполненную профессиональным литератором.Арутюнов Сергей Сергеевич — поэт, прозаик, публицист, критик. Родился в Красноярске в 1972 г., окончил Литературный институт им.
В каждом произведении цикла — история катарсиса и любви. Вы найдёте ответы на вопросы о смысле жизни, секретах счастья, гармонии в отношениях между мужчиной и женщиной. Умение героев быть выше конфликтов, приобретать позитивный опыт, решая сложные задачи судьбы, — альтернатива насилию на страницах современной прозы. Причём читателю даётся возможность из поглотителя сюжетов стать соучастником перемен к лучшему: «Начни менять мир с самого себя!». Это первая книга в концепции оптимализма.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.
Действие «Голоса крови» происходит в Майами – городе, где «все ненавидят друг друга». Однако, по меткому замечанию рецензента «Нью-Йоркера», эта книга в той же степени о Майами, в какой «Мертвые души» – о России. Действительно, «Голос крови» – прежде всего роман о нравах и характерах, это «Человеческая комедия», действие которой перенесено в современную Америку. Роман вышел сравнительно недавно, но о нем уже ведутся ожесточенные споры: кому-то он кажется вершиной творчества Вулфа, кто-то обвиняет его в недостаточной объективности, пристрастности и даже чрезмерной развлекательности.Столь неоднозначные оценки свидетельствуют лишь об одном – Том Вулф смог заинтересовать, удивить и даже эпатировать читателей, которые в очередной раз убедились, что имеют дело с талантливым романом талантливого писателя.
18+ Текст содержит ненормативную лексику.«Винляндия» вышла в 1990 г. после огромного перерыва, а потому многочисленные поклонники Пинчона ждали эту книгу с нетерпением и любопытством — оправдает ли «великий затворник» их ожидания. И конечно, мнения разделились.Интересно, что скажет российский читатель, с неменьшим нетерпением ожидающий перевода этого романа?Время покажет.Итак — «Винляндия», роман, охватывающий временное пространство от свободных 60-х, эпохи «детей цветов», до мрачных 80-х. Роман, в котором сюра не меньше, чем в «Радуге тяготения», и в котором Пинчон продемонстрировал богатейшую палитру — от сатиры до, как ни странно, лирики.Традиционно предупреждаем — чтение не из лёгких, но и удовольствие ни с чем не сравнимое.Личность Томаса Пинчона окутана загадочностью.
18+ Текст содержит ненормативную лексику.«Внутренний порок», написанный в 2009 году, к радости тех, кто не смог одолеть «Радугу тяготения», может показаться простым и даже кинематографичным, анонсы фильма, который снимает Пол Томас Эндерсон, подтверждают это. Однако за кажущейся простотой, как справедливо отмечает в своём предисловии переводчик романа М. Немцов, скрывается «загадочность и энциклопедичность». Чтение этого, как и любого другого романа Пинчона — труд, но труд приятный, приносящий законную радость от разгадывания зашифрованных автором кодов и то тут, то там всплывающих аллюзий.Личность Томаса Пинчона окутана загадочностью.
Каждый одержим своим демоном. Кто-то, подобно Фаусту, выбирает себе Мефистофеля, а кто-то — демона самого Декарта! Картезианского демона скепсиса и сомнения, дарующего человеку двойное зрение на вещи и явления. Герой Владимира Рафеенко Иван Левкин обречен время от времени перерождаться, и всякий раз близкие и родные люди не узнают его. Странствуя по миру под чужими личинами, Левкин помнит о всех своих прошлых воплощениях и страдает от того, что не может выбрать только одну судьбу. А демон Декарта смеется над ним и, как обычно, хочет зла и совершает благо…