Запах крови - [5]

Артем, яростно матерясь, вскидывает автомат.

По комнате проносится небольшой розово-багровый смерч, и трое бойцов валятся на пол, схватившись за горло и обливаясь кровью. Алена все в той же позе сидит у зеркала и удрученно смотрит на окровавленный рот:

— Смотрите, что вы наделали. Час времени впустую…

Командир и второй уцелевший боец стоят неподвижно.

— Мы пойдем, — говорит командир.

— Всего вам доброго, — улыбается фирменной улыбкой Ахматова. — До новых встреч в эфире!

И вновь отворачивается к зеркалу.

10. Не отпускай меня

— О Боже… О Боже… О госсподииииии! — белые зубы ее светятся в темноте, губы ее растягиваются в улыбке, подбородок ее масла куском лежит в сумраке постельного белья, ноги ее в золотом сиянии уличного фонаря мерцают, раскинувшись ночными проспектами. Логан садится на постели, гладит ее, еще дрожащую, по спине, нашаривает рядом с постелью джинсы, достает оттуда сигареты и зажигалку, закуривает, разгоняя дым рукой. Смотрит в потолок. Вздрагивает: на колени ему грузно прыгает кот и принимается урчать как трактор.

— Матрос, пошел, пошел вон! — машет она рукой.

— Да пусть, мне не мешает, — улыбается Олег.

— Ты опять грустный, — она обнимает его сзади.

— Дела, заботы… Сама понимаешь…

— В стране бардак, работы нет, — передразнивает она кого-то.

— Что-что? — улыбается он.

— Ничего. Пойду кофе сварю.

Она встает с постели, сверкнув роскошной задницей, накидывает халатик, с пульта включает музыку:

Над моей пропастью

У самой лопасти

Кружатся глобусы

Старые фокусы…

Он провожает ее собачьими глазами. Переворачивает кота на спину, щекочет ему брюхо. Кот жмурится в истоме. Тихонько подпевает Земфире: «Не отпускай меня… не отпускай меня… вдруг увидишь… в списке не значится… значит, не молится…»

Музыка становится все громче, на улице идет перестрелка, камера поднимается выше — бои идут по всему городу, где-то люди отстреливаются от зомби, где-то люди убивают людей.

11. Госпиталь для ветеранов информационных войн

Серое дождливое утро. Автомобиль с немытым стеклом тихонько пробирается через пробку в какой-то промзоне. Сворачивает направо мимо серого недостроенного здания, выглядящего как руина. На здании щит с указателем «НИИ оленеводства. Амбулатория».

Она идет по дорожке, поеживаясь от карканья ворон и редкого дождя. Он стоит на крылечке, потерянный, жалкий, убитый.

— Приве-ет! — говорит она, растягивая губы в широчайшей улыбке. — Это и есть твоя больница?

— Это госпиталь, — глухо говорит он, — для ветеранов информационных войн. Шучу. С тобой доктор хотел поговорить. Я сказал, что ты мой самый близкий родственник. Если ты не против.

* * *

— Ну что, Ирина Викторовна, дела плохи, — говорит врач. — Можете его забрать. Если есть куда. Я не вижу смысла держать его у нас, тем более что это становится просто опасно.

— А что с ним вообще такое? — помертвевшая Ирина держит платок у лица, огромные глаза смотрят на врача с болью. — Он же никогда ничем не болел!

— Что такое, что такое… Вы в окошки-то смотрите? Эпидемия. Люди заживо гниют…

— Зомби?

— Да какие зомби… Сказки это все. Мертвые не ходят.

— И что с ним… будет?

— Судя по тому, что я уже видел. Постепенно замедляются все жизненные процессы. Отказывают речевые центры. Мочеполовая система. Нарушение координации. Обмен веществ становится патогенным. При этом постоянное чувство голода. Грубо говоря, человек может только передвигаться и есть. В таком состоянии существовать до полугода. Это насколько мне известно. Более длительный период наблюдения просто отсутствует. Потом распад, смерть.

— А они страдают?

— Не знаю. Честно. На поздней стадии уже не у кого выяснять, там жизнь еле теплится. Ваш этот…

— Сергей.

— Довольно долго продержался еще. Обычно от недели до трех дней.

* * *

— Садись, Сереж. Нет, не сюда, вот сюда — она усаживает его на заднее сиденье. Закусив губу.

— Куда мы?

— Ко мне. Куда же еще…

12. Утро полена

Белое. Белое. Много белого. Слепящего. Что-то синее, еще пронзительнее белого. На синем колышется снова белое. Цветы. Она любит цветы. Лилии, кажется. Ужасный одуряющий запах. Но вот тянет свежестью. Взлетают занавески. Склоняется бледно-оранжевое пятно — ее лицо.

— Сережа! Сергей! Ты спишь, Сереж?

Он садится, он лежал на полу, теперь садится у стены, ползет вверх. Глаза пусты и безразличны. Она садится рядом на корточки. В руках — закопченная кастрюлька и длинная ложка.

— Открой рот. Ну открой рот пожалуйста.

Тычет ложкой с гречневой кашей, пытаясь попасть в полуоткрытый рот. Получается плохо, комки каши падают на его рубашку. Каша горячая, он вздрагивает.

— Прости, прости. Я сейчас уберу. Поешь, пожалуйста.

Ей удается протолкнуть ему в глотку ложку каши. Его кадык начинает двигаться. Рука подползает к кастрюле. Гладит кастрюлю. Он как будто хочет что-то сказать:

— Тепло… тепло.

— Может, ты все-таки ляжешь на диванчик, а, Сережа?

— Может, ты.

— Пойдем, — она поднимает его, подтаскивает к дивану. Ложится рядом с ним.

— Вот так, милый, вот так, — гладит его по лицу. — Мы еще с тобой поживем, да же ведь?

— Д-да… — он обнимает ее. — Мне холодно. Я люблю тебя.

— Поспи, милый. Поспи.

* * *

Олег, стоя в дверях спальни, смотрит на спящих. Лицо Ирины безмятежно. Он отворачивается. Смотрит на себя в зеркало, висящее в темном коридоре. Отражение начинает таять. Он протягивает к зеркалу руку. Его ногти оставляют царапины на пустом темном стекле.