Запах цветущего кедра - [6]

Она вскинула руки и увидела близко перед собой иконописный лик...

2

Первую ночь на Гнилой Прорве он не спал и палатки не ставил, только разжёг костёр, повесил чайник, но и чаю не попил, и у огня не сиделось. Аккумулятор телефона сел почти до нуля — набрать номер энергии хватало, но на включении связи всё гасло. Рассохин пытался нагреть батарею сначала руками, потом у огня, и заряд вроде бы накапливался, загорался дисплей, однако пробить космическую толщу сигнал был неспособен.

Он ходил по берегу через весь посёлок взад-вперёд, слушал, как валится подмытый берег, летят невидимые гуси, и так низко, что доносится характерный треск напряжённых маховых перьев. Иногда казалось, что по зарастающему пожарищу кто-то ходит и тоже трещит сухим малинником, шуршит заскорузлой листвой, и он, как во сне, шёл на этот удаляющийся звук, пока не догадывался, что это он сам создаёт все шумы. Оставленный то ли заложником, то ли надзирателем, молчун Дамиан всё это время прятался в тени за светлым кругом костра, хотя укрытие это было ненадёжным светлой ночью его силуэт просматривался со всех сторон, правда, как призрак.

За Карагачом, в лагере амазонок, весь вечер висела тишина, однако после двенадцати послышалось усиленное рекой хоровое пение, как бы если много человек одновременно и бесконечно, на разные лады, тянули сквозь сжатые губы звук:

— О-м-м-м...

Иногда это мычание становилось низким, гортанным, напоминающим инфразвук, и от неприятного вибрирующего сотрясения в грудной клетке учащалось биение сердца, усиливалась тревога. Даже молчуна эта тягомотина прохватила.

— Бесноватые жёнки! — определил он.

Одновременно с мычанием в какой-то момент вступали визгливые голоса и начинался фольклор, шабаш: что-то вроде весенних закличек на фоне густого и липкого гудения шмелей. Какофония этих звуков длилась около получаса, ритуал закончился внезапно, и где-то на старой приисковой дороге умиротворённо затрещал козодой.

Остаток ночи он просидел возле развалин электростанции, у того места, откуда ушла Лиза, а потом, когда пригрело солнце и ещё не было гнуса, вернулся к лодке, расстелил палатку на песчаном яру и уснул уже под чириканье ласточек.

И проснулся под их же песни, но оттого, что молчун осторожно трогал его за рукав, будил.

— Что? — Стас подскочил. — Лиза?..

Оказалось, Дамиан приготовил обед — какое-то серо-зелёное варево в котелке, настроганное колечками сушёное мясо и пучок колбы.

— Тебя что, кормильцем оставили? — спросонья злобно спросил Рассохин и спустился к воде умываться.

Молчун не обиделся и стал есть в одиночку.

Привязанная рукою Лизы синяя ленточка от рубахи трепетала на берёзке, знак Христофору был дан, однако ещё недавно вездесущий, на Гнилую Прорву он ехать не спешил. Да и на что он теперь? Некому устраивать спрос.

В этот день, уже под вечер, Рассохину пришла безрассудная мысль — подыскать место для избушки. Спонтанное сиюминутное желание остаться здесь навсегда, или, точнее, нежелание возвращаться, лишь укреплялось, он прихватил топор и до сумерек бродил по посёлку. Ничего не нашёл, кругом пепелище, густой, объеденный сохатыми осинник, везде или сыро, или неуютно. Тут и в прошлые, благодатные времена по улицам только на тракторах было и проехать, дома и бараки медленно погружались в болото, не зря это место назвали Гнилой Прорвой...

Да и подходящего строительного леса поблизости нет: куда ни глянь — чёрные пни да обугленные деревья торчат из густых лиственных зарослей.

От мысли поселиться на Карагаче он не отказался, однако пылкие мечты притупились, да и приближалась вторая ночь, вместе с сумерками ввергая в тягучее состояние тревоги. В полночь за рекой опять замычали и заголосили, вызывая теперь раздражение, — хоть уши затыкай! И что за дурацкие ритуалы? Чего они хотят? Докричаться до небес? Или от тоски воют?

Дамиан ко всему вокруг относился со стоическим спокойствием, как глухонемой, и только улыбался, когда слышал мычание бесноватых жёнок.

Стас не уловил момента, когда начало светать, впрочем, ночь и так напоминала серый мазок на белом холсте, и понял это, когда призрака возле угасшего костра не обнаружил: немтырь пропал вместе со своим пестерем. Нужды, впрочем, как и пользы, от него не было никакой, даже поговорить невозможно, и Рассохин не собирался удерживать Дамиана. Нога у него после драки всё-таки повредилась, лодыжка распухла — вероятно, Стас растянул ему связки. Сильно хромая, молчун в первый же день постелил себе пихтолапки вдали от костра, помочился на портянку, обернул ею ногу и так сидел днём и ночью. Однако сейчас его исчезновение обострило чувство одиночества, и ещё будто оборвалась последняя нить, связывающая его с Лизой. Наваливалось какое-то странное равнодушие, пропало даже чувство крайнего возмущения на её самостоятельное решение — уйти с женой Дамиана. Он даже злиться на неё перестал, и эта возникшая пустота в душе не давала покоя.

Убеждая себя, что ищет немтыря, Рассохин сделал круг по заросшему посёлку, послушал вездесущее скворчанье ласточек и случайно наткнулся на фундамент конторы Карагачской партии с пристроенной к ней камералкой. Пытаясь определить, где располагались коридор и двери и где стоял его рабочий стол, отвлёкся на четверть часа, попихал ногами замшелые головни, нашёл блестящий, из нержавейки, рейсфедер — ни пожар, ни время его не взяли, даже колёсико крутится, набирай туши и тяни прямую линию. Потом залез на холм, усыпанный цилиндрическими обломками камней, — всё, что осталось от кернового склада, — и хотел оттуда осмотреться и покурить, но сразу увидел в берёзовом подросте фигуру человека. Показалось, это молчун крадётся назад, к костру, вроде пестерь за плечами. Но когда выдвинулся на чистое, оказалось, что в руках оружие — автомат без приклада! Стас сразу же подумал про Гохмана, у него был такой, однако этот не в форме — зелёная энцефалитка и рюкзак за плечами.