Запах цветущего кедра - [11]

Рассохин вспомнил это и впервые за два дня совсем неуместно ощутил приступ голода.

Между тем от перегруза мотор на Карагаче выл на высоких оборотах, но звук проплывал медленно. Пригибаясь, Стас выбежал к реке и увидел лишь пенный кильватерный след. Дюралька скрылась за поворотом, и там рёв двигателя оборвался — похоже, причалили. И уже спустя минуту пустая лодка понеслась обратно, сходу скрывшись в затопленных кустарниках устья старицы. Кажется, десант высадили недалеко за Гнилой Прорвой, в районе выхода приисковой дороги, и теперь вернулись за следующим: слышно было, как гремит под сапогами дюраль, спешно сажали пассажиров, потом опять взревел мотор. В лагере амазонок начиналось странное движение, похожее на бегство. Вторым рейсом лодка везла пятерых мужиков с рюкзаками, однако Галицына среди них не было.

А за румпелем сидела сама Матёрая!

В прежние времена вдоль реки шла отсыпная дорога на Рассошинский прииск и ещё множество троп, набитых скотом, но то ли берег обвалился, то ли заросло так, что Рассохин даже следов не нашёл и едва продрался сквозь густой черемошник и краснотал. И всё же опередил ползущую по воде лодку. За поворотом, на полузатопленном берегу, стояли четверо мужиков из первой партии, тоже с рюкзаками — поджидали своих. Полковника и здесь не было!

Новоявленная хозяйка Карагача причалила бортом, пассажиры шустро выскочили на сушу. Стас не расслышал, что говорила Матёрая, но последнее напутствие донеслось отчётливо:

— Батарею берегите!

Покорные бородатые братья двинули скорым шагом в сторону материкового бора и через полминуты пропали в густых пойменных зарослях краснотала. Под их ногами отчётливо зачавкала грязь и забулькала вода — высокую пойму топило.

И только сейчас, при виде поспешного бегства немногочисленного мужского населения лагеря, Рассохин наконец-то прочувствовал справедливость советов Гохмана — скрыться на пару недель, пока десант таинственного ЦК с ОМОНом не начал карательную операцию. Вряд ли тронут женщин, тем паче с детьми, и полковник Галицын отбрешется, а вот беспаспортных бородатых братьев, невесть откуда прибежавших на Гнилую Прорву, возьмут непременно, хотя бы для установления их тёмных личностей.

Стас послушал ласточек, посмотрел, как Матёрая таранит лодкой затопленный тальник, пробиваясь в устье старицы, и неожиданно для себя наконец-то определился.

— А не наведаться ли мне в гости к женщинам? — тоном Бурнашова спросил он вслух. — Пока отсутствуют их мужчины?

3

Столичная жизнь предпринимателя Сорокина протекала скрытно, была окутана неким таинством, и у Колюжного сначала сложилось впечатление, что он прячется от заимодавцев и кредиторов одновременно, что, в общем-то, считалось в порядке вещей. Первые хотели получить с него долги, вторые не желали их платить, и, возможно, все угрожали, представляли опасность, а канадский уроженец, ещё не привыкший к российской реальности, её преувеличивал и потому часто менял автомобили, съёмные квартиры и отыскать его убежище сразу не удалось. Кроме того, от образа существования его фирмы «Кедры Рода», несколько лет назад разрекламированной, попахивало мошенничеством: бизнесмен имел офис в престижном международном торговом центре, однако там уже года полтора никого не видели, хотя арендная плата вносилась аккуратно, впрочем, как и налоги, а штат из дюжины человек, в основном женщин, работал надомно, то есть сидел по квартирам и справлял дела по телефону. Вячеслав обзвонил несколько номеров, говорил по-английски, дабы не спугнуть, и на его звонки отвечали вежливо, нежными голосами, чаще отсылали друг к другу, и никто не мог сказать, где разыскать босса и как с ним встретиться, например, по поводу закупки кедрового ореха, масла и прочих даров природы — конспирация была примитивная, но работала.

Не мудрствуя лукаво, Колюжный отправился по магазинам искать книгу Сорокина. Ему предлагали купить несколько томов прозаика-однофамильца, потом стихи поэта, однако такого Сорокина, который бы писал о сибирской пророчице, не было. Зато предложили почитать некоего Стюарта, который и в самом деле подобную книгу издал, и уже не одну. Первая называлась «Свет любви», относилась будто бы к научной фантастике, которую Вячеслав с некоторых пор терпеть не мог, впрочем, как и учёных-теоретиков, однако купил. И вроде уж вчитался, поскольку немудрёный, с намёком на автобиографичность роман начинался завлекательно. Автору будто бы рассказали любопытную притчу о блудной отроковице: мол, на Карагаче жили когда-то староверы толка молчунов-погорельцев, которые крали себе невест из мирских девушек и женщин без разбора, какая подвернётся. Крали и проводили сквозь чистилище, освобождали душу и тело от всего мерзкого и грязного неким жутким иезуитским способом: на огонь сажали, в воде топили, голодом морили и даже сквозь хомут протаскивали. И потом только женились. Будто этот обычай у них возник после того, как советская власть забрала у молчунов всех женщин, детей и стариков, а скиты пожгла. Но в последние годы вроде бы красть оказалось некого, поскольку населения на Карагаче не стало, и молчуны то ли затаились где-то, то ли разошлись по всей Сибири, то ли вовсе извелись. Никто про огнепальных толком ничего не знал, и, по слухам, осталось несколько стариков и старух, которых никто не видел. Но зато многие встречали в тайге блудную отроковицу, неприкаянную душу, кого-то вроде призрака. Будто её погорелец то ли похитил на прииске, то ли она, распутная, сама ушла с ним, однако старатель, законный жених, настиг вора и убил блудницу. Вот с тех пор, мол, она и ходит вдоль Карагача, ищет этого старателя, а поскольку мёртвая, то хватает всех подряд. Её встречали многие рыбаки, охотники, шишкобои, кто промышляет здесь; говорят, с виду она такая красивая и заманчивая, что мужики с ума сходят, и уже не один в психушку угодил. Мол, если встретится случайно, то самое главное — не смотреть отроковице в слепые глаза. Ибо она сразу же прозреет и очарует. И ещё не слушать, что говорить станет.