Западноевропейский сонет XIII-XVII веков - [44]

И веющее с четырех концов

Ужасное зловонье… Вот столица.

Желаю вам успеха в ней добиться!

* * *

В могилы сирые и в мавзолеи

Вникай, мой взор, превозмогая страх, —

Туда, где времени секирный взмах

Вмиг уравнял монарха и плебея.

Нарушь покой гробницы, не жалея

Останки, догоревшие впотьмах;

Они давно сотлели в стылый прах:

Увы! бальзам — напрасная затея.

Обрушься в бездну, пламенем объят,

Где стонут души в адской круговерти,

Скрипят тиски и жертвы голосят;

Проникни в пекло сквозь огонь и чад:

Лишь в смерти избавление от смерти,

И только адом истребляют ад!

Надпись на могилу Доменико Греко[108]

Сей дивный — из порфира — гробовой

Затвор сокрыл в суровом царстве теней

Кисть нежную, от чьих прикосновений

Холст наливался силою живой.

Сколь ни прославлен трубною Молвой,

А все ж достоин вящей славы гений,

Чье имя блещет с мраморных ступеней.

Почти его и путь продолжи свой.

Почиет Грек. Он завещал Природе

Искусство, а Искусству труд, Ириде

Палитру, тень Морфею, Фебу свет.

Сколь склеп ни мал, — рыданий многоводье

Он пьет, даруя вечной панихиде

Куренье древа савского в ответ.

* * *

Доверив кудри ветру, у ствола

Густого лавра Филис в дреме сладкой

На миг забылась; золотистой складкой

Волна волос ей плечи оплела;

И алая гвоздика расцвела

В устах, сомкнув их тишиною краткой,

Чьей свежести вкусить решил украдкой

Сатир, обвивший плющ вокруг чела,

Но не успел — нежданно появилась

Пчела, и в нежный, пурпурный цветок

Пронзительное жало погрузилось;

Был посрамлен бесстыдный полубог:

Прекрасная пастушка пробудилась

И он настичь ее уже не смог.

Тщеславная роза

Вчера родившись, завтра ты умрешь,

Не ведая сегодня, в миг расцвета,

В наряд свой алый пышно разодета,

Что на свою погибель ты цветешь.

Ты красоты своей познаешь ложь,

В ней — твоего злосчастия примета:

Твоей кичливой пышностью задета,

Уж чья-то алчность точит острый нож…

Увы, тебя недрогнувшей рукой

Без промедленья срежут, чтоб гордиться

Тобой, лишенной жизни и души…

Не расцветай: палач так близко твой,

Чтоб жизнь продлить — не торопись родиться,

И жизнью смерть ускорить не спеши.

Франсиско де Кеведо-и-Вильегас

Вспомни ничтожность прожитого и призрачность пережитого

Эй, жизнь моя!.. Молчание ответом?

Вот все, что я оставил за собою,

А краткий век мой, загнанный судьбою,

Исчез из глаз, и путь его неведом.

Ушли года, ушло здоровье следом,

И проглядел их я за суетою.

И жизни нет — одно пережитое,

Как нет и сил сопротивляться бедам.

Вчера прошло, а Завтра не настало,

Мое Сегодня мимолетней взгляда,

И то, чем был я, быть уже устало.

Вчера, сегодня, завтра… Та триада,

Что из пеленок саван мне сметала

В текущей очередности распада.

Вникай, как все возвещает о смерти

Стою у стен отеческого края —

Они сдались, былые бастионы;

В осаде лет, устав от обороны,

Не устояла доблесть вековая.

Иду в поля — жжет солнце, допивая

Ручей, снегами вешними вспоенный,

И глушит заросль пастбищные склоны,

Печальным овцам небо закрывая.

Вхожу в мой дом, пристанище невзгоды,

Навстречу разоренью и разладу;

Гляжу, как посох сгорбили скитанья,

Как затупили шпагу мою годы, —

И не на чем остановиться взгляду,

Не увидав печати умиранья.

Другу, который, покинув двор юношей, вошел в преклонный возраст

От юности до старости, дыша

Чистейшим воздухом, в лачуге милой

Ты жил, где колыбелью и могилой —

Кров из соломы, пол из камыша.

В тиши спокойной солнце не спеша

Тебя целебной наделяет силой,

Здесь день просторней темноты постылой,

И прозревает в немоте душа.

Ты не по консулам считаешь годы,[109]

Твой календарь — весенних пашен всходы,

От веку благостны твои края.

Здесь воздержанье служит к пользе поздней,

И если нет наград, то нет и козней,

И чем скромней, тем ярче жизнь твоя.

Источая скорбные жалобы, влюбленный предостерегает Лиси, что ее раскаяние будет напрасным, когда ее красота увянет

О смерти я давно судьбу молю:

Жизнь, Лисида, мне смерти тяжелее.

Любимым не был я, но не жалею,

Что без надежд любил я и люблю.

Сирена, я твой нежный взгляд ловлю:

Чем бездна сумрачней, тем он светлее…

Меня напрасно привязали к рее[110] —

Ты напоешь погибель кораблю.

Погибну я. Но каждое мгновенье

Твою весну пятнает поступь дней.

Когда же не оставит разрушенье

И памяти от красоты твоей,

Тогда былое возвратить цветенье

Ничья любовь уже не сможет ей.

К портрету, на котором лицу некой дамы сопутствует изображение смерти

Чем ты отличен от кривых зеркал,

Коль вот она — незримая граница,

Где взор, едва от жизни отстранится,

Встречает смерти мстительный бокал.

Кто эту ткань зловещую соткал

Из блеска розовеющей денницы,

Пока, в зеркальной заключив темнице,

Ты на затменье солнце обрекал?

И если я, решаясь на измену,

По-дружески смотрю на оба лика,

Мне боль твердит, что в этом правды нет.

А если жизни я поддамся плену,

Как ни пленяйся — налицо улика,

На этот свет бросающая свет.

Любовь неизменна за чертой смерти

Последний мрак, прозренья знаменуя,

Под веками сомкнется смертной мглою;

Пробьет мой час и, встреченный хвалою,

Отпустит душу, пленницу земную.

Но и черту последнюю минуя,

Здесь отпылав, туда возьму былое,

И прежний жар, не тронутый золою,

Преодолеет реку ледяную.

И та душа, что бог обрек неволе,

Та кровь, что полыхала в каждой вене,

Тот разум, что железом жег каленым,

Утратят жизнь, но не утратят боли,