Западноевропейский сонет XIII-XVII веков - [25]

Я счастлив был… Но на пути добра

Нам смерть предстала, как в железе воин.

CCCXXXIII

Идите к камню, жалобные строки,

Сокрывшему любовь в ее расцвете,[52]

Скажите ей (и с неба вам ответит,

Пусть в прахе тлеть велел ей рок жестокий),

Что листья лавра в горестном потоке

Ищу и собираю; листья эти —

Последние следы ее на свете —

Ведут меня и близят встречи сроки,

Что я о ней живой, о ней в могиле —

Нет, о бессмертной! — повествую в муке,

Чтоб сохранить прелестный образ миру.

Скажите ей — пусть мне протянет руки

И призовет к своей небесной были

В мой смертный час, как только брошу лиру.

CCCXXXV

Средь тысяч женщин лишь одна была,

Мне сердце поразившая незримо.

Лишь с обликом благого серафима

Она сравниться красотой могла.

Ее влекли небесные дела,

Вся суета земли скользила мимо.

Огнем и хладом тягостно палима,

Моя душа простерла к ней крыла.

Но тщетно — плоть меня обременяла;

Навеки донну небеса призвали,

И ныне холод мне сжимает грудь:

Глаза — ее живой души зерцала, —

О, для чего Владычица Печали

Сквозь вас нашла свой беспощадный путь?

CCCXXXVI

Я мыслию лелею непрестанной

Ее, чью тень отнять бессильна Лета,

И вижу вновь ее в красе расцвета,

Родной звезды восходом осиянной.

Как в первый день, душою обаянной

Ловлю в чертах застенчивость привета.

«Она жива, — кричу, — как в оны лета!»

И дара слов молю из уст желанной.

Порой молчит, порою… Сердцу дорог

Такой восторг!.. А после, как от хмеля

Очнувшийся, скажу: «Знай, обманула

Тебя мечта! В тысяча триста сорок

Осьмом году, в час первый, в день апреля

Шестый — меж нас блаженная уснула».

CCCXL

Мой драгоценный, нежный мой оплот,

Который скрыла от меня могила

И благосклонно небо приютило,

Приди к тому, кто состраданья ждет!

Ты посещала сны мои, но вот

Меня и этой радости лишила.

Какая останавливает сила

Тебя? Ведь гнев на небе не живет,

Что пищу на земле в чужих мученьях

И сердцу доброму несет подчас,

Тесня Амура в собственных владеньях.

Ты зришь меня, ты внемлешь скорбный глас,

Утешь — не наяву, так в сновиденьях,

Сойди ко мне, сойди еще хоть раз.

CCCLVI

Когда она почила в Боге, встретил

Лик ангелов и душ блаженных лик

Идущую в небесный Град; и клик

Ликующий желанную приветил.

И каждый дух красу ее приметил

И вопрошал, дивясь: «Ужель то лик

Паломницы земной? Как блеск велик

Ее венца! Как лен одежды светел!..»

Обретшая одну из лучших доль,

С гостиницей расставшаяся бренной,

Оглянется порою на юдоль —

И, мнится, ждет меня в приют священный.

За ней стремлю всю мысль, всю мощь, всю боль…

«Спеши!» — торопит шепот сокровенный.

Джованни Боккаччо

VI

Италия, в былом всех стран царица,

Где доблести твои и гений твой?

Кастальский хор умолк — теперь любой

Над честью муз божественных глумится.

В цене упали лавры — кто стремится

Стяжать их в дни, когда, гордясь собой,

Зло шествует с поднятой головой

И каждый жаждет лишь обогатиться.

Коль в прозе и стихах высокий слог

Давно утрачен лучшими из нас,

Ждать от тебя нельзя чудес искусства.

Скорби же вслед за мной о том, что рок

Так благосклонен сделался сейчас

К тем, чей язык убог и низки чувства.

VIII

Уж коль сам Данте, как сказал ты где-то,

Скорбит в раю о чтениях моих,

Затем что перед низкой чернью в них

Раскрылся смысл высоких дум поэта,

Казниться буду за безумство это

Я до скончанья дней своих земных,

Хотя, по правде, не себя — других

Мне б следовало призывать к ответу.

Нуждою и тщеславием пустым

Да просьбами назойливых друзей —

Вот кем я был подбит на шаг напрасный;

Зато и не порадовал я им

Тех чуждых благодарности людей,

Что глухи к мысли мудрой и прекрасной.

XII

Раз на лугу, где влага ключевая

Струится, лепеча, меж трав густых,

Сидело трое ангелов земных,

Свою любовь друг другу открывая.

Душистый лавр, чело им обвивая,

Увенчивал красавиц молодых,

И ветерок играл кудрями их,

С зеленым цветом золотой сливая.

И слышал я, как двух одна тогда

Спросила: «Что, коль вздумает явиться

Из наших милых кто-нибудь сюда?

Не вынудит ли страх нас удалиться?»

Но две ей возразили: «Никогда!

Не стоит счастья, кто его страшится».

XV

Порой зефир, столь ласковый дотоле,

В лицо мне дунет с преизбытком сил,

Как в день, когда царем Итаки[53] был

По недосмотру выпущен на волю.

Печалиться он не дает мне доле

И словно молвит: «Зря ты приуныл!

Над Байями[54] промчав, я захватил

Оттуда кое-что тебе на долю.

Взгляни-ка вверх». Я поднимаю взор

И в небе вижу облачко златое,

И кажется оно мне схожим с тою,

К кому в разлуке я влекусь мечтою…

Но вот уж ветр унес его в простор,

И я опять один, как до сих пор.

XX

Такое чувство зажжено нежданно

Во мне очами госпожи моей,

Что помыслами к ней и только к ней

Я обречен стремиться постоянно.

Оно надежду пестует так рьяно,

Что я душою становлюсь смелей,

И кажется мне, будто в жизни сей

Блаженство обрету я невозбранно.

Но тут же запирает страх опять

Ворота рая, что отверзлись мне,

И вижу я с уныньем и с испугом,

Что счастье нам лишь миг дано вкушать,

Пусть даже стоим мы его вполне

И взысканы им были по заслугам.

XXIV

Огонь очей созданья неземного,

Как только в них я гляну невзначай,

Так душу жжет и полнит через край,

Что вечно в нем она сгорать готова.

И ты, Амур, чье иго столь сурово,

Бесцельно мне стрелой не угрожай:

Те очи пострашней — в них ад, и рай,

И смерть, и возрожденье к жизни новой.