Западноевропейская поэзия XX века - [136]

Орудийном Здесь лучше служить чем в пехоте

Девяносто сто двадцать и семьдесят пять

Моих пушек калибр Кони дивная стать

Друг мой ваши стихи мне прислали сегодня

Как они хороши Ничего благородней

Я не знаю Я каждую строчку люблю

Их прочел весь расчет и мои пуалю[211]

Прослезились Мы едем на фронт Что там дома

Напишите и не забывайте

          Гийома

ВАЛЕРИ ЛАРБО

Валери Ларбо (1881–1957). — Много путешествовал, объездил «пассажиром первого класса» чуть ли не всю Европу. Впечатления от этих поездок отразились в единственном поэтическом сборнике Ларбо — «Стихи для богатого любителя» (анонимно в 1908 г.; переиздан с дополнениями в 1913 г. под названием «А.-О. Барнабут, его стихи и дневник»). Естествення, широкая, свободная от всякой риторичности манера Ларбо напоминает о традициях Уитмена и кое в чем перекликается с приемами раннего Сандрара.

МОЯ МУЗА [212] Перевод В. Парнаха

Я воспеваю Европу, ее железные дороги, и театры,

И созвездья ее городов, а между тем

Я приношу в моих стихах добычу из Нового Света:

Обтянутые ярко раскрашенной кожей щиты,

Меднолицых девушек, челноки из благовонного дерева, попугаев,

Стрелы с зеленым, синим, желтым опереньем,

Ожерелья из девственного золота, странные плоды, разные луки,

И все, что Колумб вез в Барселону.

Мои стихи, мои золотые стихи,

В вас сила и порыв тропической флоры и фауны,

Все величие родных гор,

Крылья кондоров, рога бизонов.

Моя муза, мое вдохновение — креольская дама

Или уносимая всадником страстная пленница,

Связанная, брошенная поперек седла

Вместе с драгоценными тканями, золотыми вазами и коврами.

И ты побежден своей добычей, о льянеро[213]!

В моих стихах друзья узнают мой голос,

Мои интонации, обычные после обеда.

(Достаточно уметь поставить ударение где нужно.)

Мной управляют непобедимые законы ритма.

Я их не понимаю сам, но чувствую: это они.

О Диана, Аполлон, великие боги,

Взбалмошные и свирепые, вы ли внушаете мне эти песни,

Или это обман, что-то

От меня самого, просто урчание в животе?

MADAME TUSSEAUD’S [214] Перевод Ю. Стефанова

Мне кажется, что вся суть бытия —

В глазах вот этих смирных восковых людей.

Хотелось бы мне провести здесь целую ночь,

Целую зимнюю ночь, замешкавшись в зале,

Где содержат преступников,

Смирных восковых преступников.

Лучатся их лица, а взгляды — тусклы, а тела — а из чего у них

тела?

Неужто на самих себя они и впрямь похожи?

Почему же их бросили за решетку, повесили или казнили на

электрическом стуле,

А их немые обличья оставили здесь?

Немые обличья с глазами, что не могут поведать о пережитой жути,

А только встречают повсюду взгляды зевак — без конца, без конца…

Да закрывают ли они глаза хоть ночью?

ТАЛАССА [215] Перевод Ю. Стефанова

Лежа на узком диване в глубине каюты

(Меня, словно девчонка неугомонная — куклу,

Баюкает качка бортовая и килевая, — на море шторм),

Я ощущаю на сердце светлый круг — иллюминатор,

Похожий на витрину магазина, где продается море,

И, в полудремоте, мечтаю

Сложить еще никем не сложенную песнь

Во славу моря.

О Гомер! О Вергилий!

О Corpus Poeticum[216] Севера! Лишь на твоих страницах

Отыщутся вечные истины моря,

Отыщутся мифы, в которых отразился один из ликов времени,

Отыщутся феерии моря, и генеалогии волн,

И вёсны морские, и морские осени,

И затишье морское, простертое плоской зеленой дорогой

Под колесницей Нептуна и хороводами Нереид.

Я ощущаю на сердце светлый круг, он скользит

То вверх, то вниз; его наполняет то серо-зеленый и белый

Средиземноморский пейзаж с краешком неба

Бледного, то,

Низринувшись в круг, одно только небо его заполняет.

Я то погружаюсь в свеченье сине-зеленое и ледяное,

Кипящее пеной, то вдруг

Иллюминатор, ослепший от пенной слюны, слепнет от светлого неба.

Зыбкой линией горизонта ползет

Белый румынский пароход размером с большую игрушку,

Он тащится, как по проселку в колдобинах; винт парохода

Иногда выступает из волн и взбивает в воздухе пену…

Он приветствует нас, приспуская наполовину

Сине-желто-пунцовый флаг.

Судно живет своей жизнью: слышны голоса в коридоре,

Потрескивает обшивка, висячие лампы скрипят,

Машины стучат, доносится запах горелого масла,

Чьи-то возгласы ветер мешает с обрывками трели

Мандолинной: «Sobre las olas del mar»[217] —

Звуки настолько привычные, что кажутся тишиною.

А над мостиком, там, в вышине, ветер протяжный и дикий,

ветер-пират,

Свищет в снастях и щелкает, словно бичом,

Флагом трехцветным со звездами и полосами.

НЕВЫРАЗИМОЕ Перевод Ю. Стефанова

Когда я буду мертв, когда меня причислят к нашим дорогим усопшим

(Сомнительно, чтоб вспомнил обо мне хоть кто-нибудь из тех,

С кем я не раз бок о бок шагал по улицам),

Останется ль тогда в моих стихах хоть что-то

От стольких образов, от стольких взглядов, стольких лиц,

Мгновенно промелькнувших предо мною в толпе бурлящей?

А ведь и я когда-то лавировал среди людских лавин,

Как вы, и застывал, как вы, у каждой из витрин,

Засматривался на красоток, проходящих мимо,

И все шагал, шагал неутомимо

Навстречу славе и радостям земным,

Наивно полагая, что до них подать рукой,

Захлебываясь от восторга, брел среди людского стада,

Ибо стаду принадлежу я сам и все мои желанья.

И если я — увы — хоть чем-нибудь отличен от всех вас,

Так только тем, что мне