Западноевропейская поэзия XX века - [132]

Спать отправляюсь я тоже.

Стали в Ножане звонить —

Свет нам пора погасить.

Нет! Погоди! Ты должен

Автомобиль мне купить,

И чтобы был он из жести,

И не стоял бы на месте,

И поднимал бы он пыль,

Этот автомобиль.

Посторонитесь! С отцом своим вместе

Катит Ивонна!

Ту-ту!

ЗЕМЛЯ Перевод Ю. Денисова

Унесите меня выше сумрачных свечек Земли!

Унесите меня от кларнетов отравных Земли!

Мир лишь там, в небесах, где не водятся змеи Земли.

Вся Земля — словно грязный разинутый рот,

где зевота, икота и смех — все в зловонье живет.

Сонный кашель Земли после нудного дня душу мне истерзал.

Унесите меня! Увлеките меня, чтоб земное я бросил жилье!

О Земля, я цепляюсь за старое знамя твое.

Пусть великого ветра пронзает меня острие!

Я себя истерзал, сам с собой беспощадно воюя,

И фургоны дилемм за собою повсюду везу я.

Тим засну я, откуда я Землю увижу…

Вам завидую, феникс, и гриф, и орел.

Дайте мне ваш порыв, ваши вольные мощные крылья,

чтоб, над громом взлетев, в небесах безграничных парил я!

ЛЕОН-ПОЛЬ ФАРГ

Леон-Поль Фарг (1876–1947). — Его творчество является как бы соединительным звеном между поздним символизмом и сюрреалистами, которые считали его своим предтечей. Стихи и лирическая проза Фарга отличаются музыкальностью (не случайно один из его сборников называется «Для музыки», 1918), причудливым сочетанием нежности и едкой иронии, наблюдательности и безудержной фантазии, вкусом к полутонам, ко всему неопределенному, трудно уловимому. Поэтическая проза Фарга собрана в книгах «Пространства» (1929) и «При свете лампы» (1930).

ПОСЛЕСЛОВИЕ Перевод М. Кудинова

С вершины дерева скользит, шурша средь веток,

Рука, покрытая узором золотистым.

Все листья и цветы друг друга понимают.

В вечернем сумраке я видел медяницу.

Диана[197] над прудом свою надела маску.

Как ласковый призыв темнеющего неба,

Атласный башмачок мелькает на лужайке.

Ладьи ночные вдаль готовятся отплыть.

Другие будут приходить к скамье железной,

Чтоб видеть это все, когда меня не будет.

Закат забудет тех, кто так его любил.

Уже ничей призыв не озарит нам лица.

Ничье рыдание в душе не отзовется.

Погаснут наши окна, незнакомцы

По серой улице пройдут неторопливо,

И голоса,

Другие голоса затянут песню,

Глаза другие отуманятся слезами

Под новой кровлей. Будет все

Исчерпано, все будет прощено,

И свежей станет боль, и новым лес,

И, может быть, неведомым друзьям

Бог счастье даст, обещанное нам.

* * *

«Вечер клонится изнеможенно…» Перевод В. Козового

Вечер клонится изнеможенно, и деревья, у самой дороги снов — как тяжелые птицы, голова под крылом, — засыпают. Луна плачет в листве — как взгляд сквозь дрожащие пальцы… В ней она топит свои ледяные щедроты. Она следует, рядом с берегом, за бегущей струей. Она в ней колышется: будто огромный лебедь растерял свои перья на ровной глади, где кто-то баюкает небо…

На крутом повороте — дозор тростников, куда луна вонзает свои занозы. Протяжное дуновение ветра, который время от времени гонит из гнезд воспоминания и имена… и оно чистит от чешуи воду и листья… Тогда полуночник и сторож этих горячечных стран — длинная серая ящерица, в которой укрылась древняя чья-то душа, — издает странный звук, голосом дальним, напоминающим инструмент и обряд дикарей, — ибо она различает движение неких существ, каких видеть нам не дано, — тех, что уходят за горизонт, где прошлое уснуло под пеплом.

ОСКАР-ВЕНЦЕСЛАВ ДЕ ЛЮБИЧ-МИЛОШ Перевод А. Ларина

Оскар-Венцеслав де Любич-Милош (1877–1939). — Родился в литовской аристократической семье, в юности переехал в Париж, где окончил Школу восточных языков. Известность обрел после выхода книги стихов «Семь одиночеств» (1906), пронизанной отзвуками древних легенд и навеянной впечатлениями от путешествий по Востоку, раздумьями над судьбами былых эпох и культур. В дальнейшем порывает со «светской» поэзией, обращается к мистическим мотивам («Элементы», 1911; «Ars Magna», 1924; «Арканы», 1926). Выступал как переводчик и популяризатор литовского народного творчества («Дайны», 1928; «Сказки и присказки старой Литвы», 1930).

«Все мертвые пьяны от грязного дождя…»

Все мертвые пьяны от грязного дождя

На кладбище забытом в Лофотене,

И таянья часы стучат в корнях растений,

Внутри гробов прогнивших в Лофотене.

Под шум вороньих крыл, шуршащих у могил,

Весна поит водой тела в грязи и тлене;

Под мерный смех ветров, который тих и мил,

Уютно спится мертвым в Лофотене[198].

Я, быть может, навеки отдален

От моря, от надгробий в Лофотене,

Но мне не знать покоя — я влюблен

В тот уголок земли, в его немые пени.

Истлевшие тела, людей усопших тени

На кладбище бездомных в Лофотене —

Названье городка влечет и дразнит слух —

Скажите мне, земля легка ли вам, как пух?

— Ты лучше б рассказал веселый анекдот:

Душа шампанского, смотри, исходит в пене.

Чего-то легкого размякший разум ждет.

И слушать не хочу о странном Лофотене.

Ну ладно. Пусть камин огнем обводит тени,

Пусть моросящий дождь вплетется в стук ветвей.

— Вы, мертвые, и те, что в Лофотене, —

Мертвы, но, видит бог, меня вы не мертвей.

* * *

«В юдоли детства, снова обретенной…»

В юдоли детства, снова обретенной,

В селении, где все сердца мертвы,

Где ровный стук сердец как заведенный,