Занимательная философия. Учебное пособие - [15]

____________

В. А. Абчук о важности уравновешенного подхода к сознательному и волевому аспектам свободного выбора:

«…Жан Буридан сочинил забавную притчу об осле, который подох с голода, так как не смог выбрать одну из двух одинаковых охапок сена, оставленных ему хозяином. Печальная история буриданова осла — лучшая иллюстрация того, что может приключиться, если у принимающего решение отсутствует воля. В этом свете становится понятным странный на первый взгляд афоризм „Лучше одно плохое решение, чем два хороших“…

Необходимость и важность волевого начала решения несомненна. Но руководителя-„волевика“ подстерегает другая опасность, не менее страшная, чем та, что погубила бедного осла, — опасность свести решение исключительно к волевому акту, лишить свой выбор мудрой обоснованности. Подобного рода действия имеют даже специальное научное название — „волюнтаризм“…

Итак, в слове „решил“, наряду с академическим „представляется возможным“, должны четко прослушиваться и металлические нотки „быть по сему“. Все дело в правильной пропорции „академизма“ и „металла“. Каким же должно быть это важное соотношение? Пополам? Один к двум?… Ответа на этот вопрос вы не найдете ни в одном учебнике — для каждого решения пропорция должна быть своя. Впрочем, некую общую закономерность можно все же уяснить, „Семь раз отмерь, один отрежь“ (7:1), не наоборот. Расчетному началу решения, „отмерить“, отдается явное предпочтение.»[15].

Нельзя объять необъятного

Однажды, когда ночь покрыла небеса своею епанчою, знаменитый французский философ Декарт, у ступенек домашней лестницы своей сидевшии и на мрачный горизонт с превеликим вниманием смотрящий — некий прохожий подступил к нему с вопросом: «Скажи, мудрец, сколько звезд на сем небе?» — «мерзавец, — ответствовал сей, — никто необъятного обнять не может».

Сии с превеликим огнем произнесенные слова возымели на прохожего желаемое действие.

Гисторические материалы Федота Кузьмина Пруткова (деда)

Долг и склонности по Канту

Кант резко противопоставлял любовь, склонности, желание человека его долгу. «Долг! — восклицает он, — Ты возвышенное, великое слово, так как в тебе нет ничего, угодливого, что льстило бы людям… только из него возникают необходимые условия того достоинства, которое и люди могут дать самим себе. Это именно то великое, что возвышает человека над самим собою (как частью чувственного мира)…» Из теории Канта вытекает, что человек поступает нравственно, когда поступает по долгу и ненравственно — по склонностям. Любовь, с точки зрения Канта, ненравственна. Эту точку зрения высмеял Шиллер в своем стихотворении:

Сомнение совести.

Ближним охотно служу, но — увы! — имею к ним склонность.

Вот и гложет вопрос: вправду ли нравственен я?

Решение.

Нет тут другого пути: стараясь питать к ним презренье

И с отвращеньем в душе, делай, что требует долг!

Кант: Бога нет — Бог должен быть

Кант ниспроверг Бога в сфере природы и логики, но оставил всё же за ним сферу морали. Ему не нужен Бог, чтобы объяснить явления природы, но когда речь заходит о поведении человека, то тут не то, чтобы «без Бога ни до порога», но идея высшего существа может быть весьма и весьма полезной.[16] Почти по Вольтеру: если бы Бога не было, то его следовало бы выдумать.

Именно это и вызвало насмешки Гейне:

«Вы думаете, все кончено, можно расходиться по домам? Ни в коем случае! Будет представлена еще одна пьеса. За трагедией следует фарс. До сих пор Иммануил Кант изображал неумолимого философа, он штурмовал небо, он перебил весь гарнизон, сам верховный владыка небес, не будучи доказан, плавает в крови; нет больше ни всеобъемлющего милосердия, ни отеческой любви, ни потустороннего воздаяния за посюстороннюю держанность, бессмертие души лежит при последнем издыхании — тут стоны, тут хрип — и старый Лампе (слуга Канта — Л. Б.) в качестве удрученного свидетеля, стоит рядом, с зонтиком под мышкой, и пот от ужаса, и слезы льются по его лицу.

Тогда бился Иммануил Кант и показывает, что он не только великий философ, но и добрый человек; и он задумывается, и полудобродушно, полуиронически говорит: „Старому Лампе нужен Бог, иначе бедный человек не будет счастлив, — а человек должен быть счастлив на земле — так говорит практический разум — мне-то что — ну, пусть практический разум и даст поруку в бытии Божьем“. Под влиянием этого довода Кант различает теоретический разум и разум практический, и посредством последнего, словно волшебной палочкой, он воскресил вновь труп деизма, убитого ческим разумом»[17].

Можно ли познать способность познания до того как ты познаешь? (Гегель о Канте)

Кантовская философия… носит также название критической философии, так как она, говорит Кант, ставит себе целью быть критикой способности познания; а именно, прежде, чем приступить к познаванию, нужно исследовать способность познания. Это показалось здравому смыслу приемлемым и было для него находкой. Познание представляют себе при этом как некоторое орудие, как тот способ, которым мы намерены овладеть истиной; прежде, следовательно, чем мы получим возможность приступить к самой истине, мы должны познать природу, характер деятельности самого того орудия, с помощью которого она получается. Нужно посмотреть, способно ли оно давать то, что мы от него ожидаем, — способно ли оно охватывать; нужно знать, что именно оно изменяет в предмете, чтобы не смешивать этих изменений с определениями самого предмета