Замри - [61]

Я перебираю в памяти все: красные серьги в форме пуговиц. То, как украдкой подглядывала, пока она писала дневник, и выхватывала отдельные слова, фразы и фрагменты рисунков. Вмятинки на ее коже в тех местах, где она слишком сильно сжимала ручку. То, какой я себя чувствовала, когда она направляла на меня объектив: неловкой, милой, нужной. Как мы прогуливали уроки и шатались без дела. Голубые вены, бледную кожу. Психованная. Проявочную, красный свет на ее сосредоточенном лице. Тихий холм, сырую траву под нашими босыми ногами. Вырезанное на коже слово «уродина». Ясные голубые глаза. Куда ты, туда и я. Высокие бокалы с шампанским. Замри. Мы просто офигенные. Как она танцевала в желтом платье. Ручей. Ты, наверное, ищешь причины, но их нет. Как мы воровали лак в магазине. Я не хочу причинять боль тебе или кому-то еще, поэтому, пожалуйста, забудь обо мне.

Я перебираю буквы и нахожу те, что нужны для начала. Они легко встают в пазы. Я думала, что мне понадобятся все буквы, но, когда я заканчиваю первое предложение, я понимаю: это все, что мне осталось сказать.

«Я СКУЧАЮ».

Я осторожно спускаюсь на землю. Возвращаю пакет с буквами в проекционную кабину, где ждет мой рюкзак. Снова достаю дневник. Птичка полностью облетела. Я кладу дневник на полку, к книгам и старым пленкам. Встаю, отхожу к двери и в последний раз освещаю фонариком черную обложку. Отсюда дневник ничем не отличается от других книг.

5

Я просыпаюсь в джинсах и толстовке. Минувшая ночь вспоминается как в тумане.

На всякий случай я проверяю рюкзак. Карман на молнии пуст.

Когда я спускаюсь на завтрак, на моем месте за столом уже стоит тарелка с хлопьями. Родители сидят рядом и читают разные половины одной газеты.

– Мы собрали тебе обед, – говорит папа. Мама протягивает мне бумажный пакет. Я заглядываю внутрь. Сэндвичи с арахисовым маслом, яблоко, батончик с гранолой.

– Ох, – говорю я, – прямо как в шестом классе.

Мама закатывает глаза. Папа ерошит мне волосы.

У меня всего пара минут. Я закидываю в себя хлопья, чищу зубы, прощаюсь с родителями и в последний раз иду к кинотеатру.

На углу, напротив торгового центра, я слышу со стороны дороги низкий рокот. В мою сторону движется вереница грузовиков. Я смотрю, как они медленно ползут по главной дороге, один за другим, подобно похоронной процессии. Водитель в красной кепке машет мне. Я приветственно поднимаю руку.

Сейчас всего начало восьмого, но солнце уже припекает. Далеко впереди грузовики медленно сворачивают направо, к кинотеатру. Я иду за ними.

Когда я добираюсь до места, вдоль квартала уже растянулась толпа зевак, а рабочие разгружают грузовики. Над ними возвышается огромная оранжевая машина, похожая на металлического динозавра. На минуту я забываю о небоскребах и горах – мне кажется, что выше нее на Земле ничего нет.

Я пробираюсь через толпу пенсионеров, мужчин с раскладными стульями и мам с детьми и оказываюсь у ограждающей ленты. Странно видеть всех этих людей здесь, в месте, которое я считала секретным. Интересно, многие ли из них бывали здесь раньше? Что этот снос означает для них?

Я сажусь на землю, скрестив ноги, и меня окружают люди.

Оранжевая машина оживает.

Она заводится с низким ревом, грозно наклоняется вперед. Механическая шея вытягивается к небу, на высоту добрых тридцати футов, и обрушивается на стену кинотеатра.

Дальше все происходит стремительно. Мощные металлические челюсти прогрызают стену за считаные минуты, а потом машина въезжает в кинотеатр и набрасывается на него уже изнутри, уничтожая дальнюю стену. Земля подо мной дрожит. Один из рабочих распыляет воду из пожарного шланга, чтобы пыль не летела нам в лицо. В воздухе стоит крепкий, едкий запах, но, когда я хочу прикрыть лицо, я вспоминаю еще одну вещь об Ингрид, которая прежде не приходила мне в голову.

Однажды, когда моя мама повезла нас куда-то и нам пришлось заехать на заправку, Ингрид опустила окно машины со своей стороны. Она высунула голову и глубоко втянула воздух.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Мне нравится запах бензина, – сказала она, выдыхая.

Я скорчила гримасу. Мои знания о бензине ограничивались жалобами родителей: он слишком дорогой, а мама терпеть не может, когда он попадает на руки.

Ингрид высунулась из окна.

– Попробуй, – сказала она. – Тебе понравится.

Мне не понравилось.

– У тебя проблемы с головой, – сообщила я ей, и она расхохоталась и снова втянула воздух.

Я узнаю запах бензина, смешанный с уже знакомой затхлостью. Пока машина пожирает кинотеатр, а стены рушатся с оглушительным грохотом, я вдыхаю запах перемен. Он не так плох, как я думала, – а может, наоборот, до того ужасен, что даже опьяняет. За моей спиной заходится плачем маленькая девочка, но я едва слышу ее из-за шума.

Прежде чем я успеваю приготовиться, машина приближается к фасаду кинотеатра. Она останавливается рядом с вывеской, поднимает шею, раскрывает пасть, и мое сердце едва не выскакивает из груди. В глазах стоит туман. Здание рушится. Крыша проваливается. Я представляю, как дневник Ингрид падает с полки, порхая в воздухе страницами, и падает на пол, раскрытый посередине. Вода из шланга пропитывает бумагу; цвета сливаются, рисунки размываются, а слова расплываются до нечитабельного состояния.