Замри - [34]

Но мне все равно одиноко.

Я молча снимаю с себя футболку.

Сердце стучит на уровне горла.

Не отрываясь от книги, он говорит:

– Ага. Следующий пункт – греческие острова.

Ни один парень еще не видел меня в белье. Я жду, когда он поднимет голову.

Наконец он это делает.

Он заливается краской и тяжело сглатывает. Я тянусь к нему через тысячу разноцветных стран, обхватываю его за пояс ногами и целую.

У него холодные губы, мой язык задевает мятную жвачку. Его теплые руки касаются моей спины. Интересно, представлял ли он нечто подобное? Думал ли вообще обо мне в таком ключе? Надеюсь, что да, потому что я вовсе не такая смелая, как может показаться. Мы продолжаем целоваться. Я жду, когда он начнет возиться с застежкой лифчика, как в кино, но он этого не делает. Его руки осторожно скользят по моей спине, но я продолжаю чувствовать, что нахожусь где-то очень далеко. Мне все так же одиноко. В моей голове звучат слова: я хочу, чтобы ты прикасался ко мне. я хочу, чтобы ты снял с меня одежду. Слова повторяются несколько раз, как припев песни, прежде чем я осознаю́, что это слова Ингрид, что я чувствую то, что чувствовала Ингрид, и мне становится страшно. Я не прекращаю целовать Тейлора. Не размыкаю объятий. Я не знаю, что буду делать, когда этот момент закончится и мне придется посмотреть на него, пока он смотрит на меня.

Но это происходит.

Я чувствую, как напрягается тело Тейлора, и он прерывает поцелуй. Я убираю ноги. Сажусь. Прикрываю грудь рукой. Смотрю на его кроссовки, на потертые края его джинсов, куда угодно, только не в глаза. Я смотрю на его руку, которая подбирает с ковра мою футболку и протягивает ее мне. Я одеваюсь.

Мы молча сидим на полу.

– Я лучше пойду, – говорит Тейлор.

Я прикрываю глаза и жду, когда мир прекратит существование. Киваю и шепчу:

– Хорошо.

Я слышу, как он убирает книги в рюкзак, скатывает карту в трубочку. Слышу, как застегивается молния. Как он встает. А потом тишина – он не двигается с места.

– До завтра, – говорит он.

Я открываю глаза и принимаюсь рассматривать потолок.

– Хорошо.

Он тихо выходит из комнаты. Я провожаю его взглядом. Едва дверь закрывается, я накрываю лицо ладонями. Дверь открывается снова, и Тейлор возвращается. Он прислоняется к стене и говорит:

– Ты мне очень нравишься. Просто это было как-то странно.

Наверное, мне следует что-то сказать, но я молчу. Я совершенно не в состоянии мыслить ясно.

– Кейтлин.

Впервые за несколько минут я смотрю ему в глаза.

– Я просто хотел убедиться, что ты понимаешь. Не думай, что я этого не хотел. Еще как хотел.

Он хочет, чтобы я что-нибудь сказала. Я продолжаю молчать, и он отходит от двери и опускается на колени рядом со мной. У меня возникает ужасное предчувствие, что сейчас он поцелует меня в щеку из жалости. На всякий случай я накрываю лицо ладонью.

– Знаешь, – говорит он, – в третьем классе я был влюблен в тебя по уши.

– В третьем классе? – Я даже не помню, чтобы мы были знакомы в третьем классе.

– Угу. Мы учились у миссис Капелли, помнишь?

Я убираю от лица руку. Я помню. Миссис Капелли носила яркие кофты, от которых пахло нафталином, и держала в кабинете клетку с хомяком.

– Твоя парта была на один ряд ближе моей и на один ряд правее – лучше не придумаешь, потому что я мог незаметно смотреть на тебя весь день.

Я смотрю на него, пытаясь вспомнить, каким он был в детстве. Я помню его в средней школе; помню, как после уроков он отрабатывал перед школой трюки на скейте, но я не могу представить его восьмилетним.

Я открываю рот, чтобы задать вопрос, но передумываю.

– Что? – спрашивает он.

Была не была.

– Что именно тебе во мне нравилось?

– Много чего. – Он пододвигается чуть ближе – все еще не касаясь меня, но ближе. – Но больше всего мне запомнилось то, что ты делала на уроках искусства.

– И что же?

– В общем… помнишь, у нас на партах стояли коробки с нашими именами? В твоей всегда лежал маленький целлофановый пакет. Я часто смотрел на тебя на уроках искусства, наблюдал, как ты клеишь всякие штуки. Ты работала очень медленно и аккуратно и почти никогда не успевала в срок.

Я киваю. Это правда: уроки искусства всегда были слишком короткими.

– И когда миссис Капелли говорила, что время вышло, большинство просто выбрасывало обрезки цветной бумаги, глиттер и вату в мусорку, а ты доставала свой пакет и складывала в него все, что не использовала.

Я никогда об этом не думала, но теперь действительно вспоминаю, что так оно и было. Я вижу, как мои маленькие детские пальцы складывают остатки в пакет, на будущее.

– Палочки от эскимо, куски проволоки… Это был мусор, но ты складывала его в пакет вместе с глиттером, и он вдруг становился особенным. Меня это с ума сводило.

Он широко улыбается, и, хотя мое сердце прочно угнездилось в горле, я улыбаюсь в ответ.

– В хорошем смысле, конечно, – добавляет он и поднимается. – Ну все, вот теперь мне точно пора. Увидимся.

Когда его шаги на лестнице стихают и за ним закрывается входная дверь, я поднимаюсь с пола, быстро нахожу в гардеробной выпускной альбом с третьего класса и прячу его в рюкзак.

– Я буду снаружи! – кричу я, чтобы родители меня не теряли.

В гараже я нахожу огромный отцовский фонарь, который он использует во время поисковых операций. Я включаю его и спускаюсь по пригорку к своему дубу. Я успела только построить лестницу высотой в десять футов и прибить к стволу шесть «спиц» по числу стен будущего дома. Пристроив фонарь на ветке над головой, я ссыпаю в карман горсть гвоздей, беру молоток и поднимаю наверх доску. Оседлав широкую ветку, я упираю один конец доски в ступеньку, а другой приколачиваю к одной из спиц – так, чтобы образовался угол в сорок пять градусов. Это будет первая подпорка, а мне нужно будет шесть, по одной для каждой спицы. Стук молотка и тяжесть досок помогают мне не пускать в голову посторонние мысли.