Заморок - [56]

Я посмотрела назад. На Катерину я смотреть не хотела. Катерине мир уже стал пухом, а мне ж было еще жить. Я про назад, потому что тогда подумала про сетку. Я про сетку поняла с самого начала. Катерина не пошла вместе на остановку, потому что сетка. Понятно, что Катерина тащила домой и того, и сего. Катерина не хотела показываться мне, какая Катерина есть.

Пускай.

Я вернулась до лавки, выложила все с сетки, обсмотрела. Потом все-все сложила в корзину. Зачем Катерине терпеть лишний стыд? Узнают же про продукты, что не с магазина. А в корзине стало хорошо — капуста в кубаночке, оковалок мяса — свинина, масло в бумажке, сахар в кульке, лимон, чай китайский в пачке с голубым. Хоть бы по чаю и узнают. В магазине ж нету, а в буфете мы такой и завариваем. И лимон тоже.

Я шла домой усталая-усталая. По правде, я могу каждый день работать. Я ж с самого своего детства работаю и всегда не устаю. А тут устала. Вроде ничего тяжелого не таскала, не переламывалась… И так я устала, что корзина меня по ноге сбоку тыц-тыц, тыц-тыц. Я — шаг, корзина — тыц. Корзина ж легкая, считай, одна капуста и весит. Допустим, оковалок тоже весит. И другое весит. Тыц-тыц. И в плечо отдает. В какую руку корзину перекину, в такое и отдает.

Я про Катерину не думала. Я Катерину жалела.

Катерину убил бандит. Я б того бандита убила б, если б встретила.

Получилось удачно.

На подходе до остановки я увидела автобус. Люди уже приехали по домам, я в автобусе поехала как па́ни.

Я себе — раз! — и села, и корзину рядом с собой поставила. Конечно, по правилу корзина ставится на пол. А у меня ж в корзине дытынка, на пол всегда нельзя.

Дома у меня было холодно-холодно. Я с утра не топила. Я ж не знала, буду или не буду жить вечером. Бандит мог и меня убить тоже.

Я затопила на всю силу.

Ножик я сразу вынула с корзины и замочила в холодной воде. Мама Тамара меня учила, что кровь любит холодное. От холодного кровь с всего-всего отходит скоренько-скоренько, и получается чистенько-чистенько. Степан Федорович учил меня про ножик, что у ножика острость отходит от горячего.

Про кровь и про ножик — это разное.

Надо понимать.

Мясо тоже любит холодное, потому я отнесла в погреб. Капусту тоже и масло.

Кошелек я посчитала. Посчиталось сто три рубля новыми: пять бумажек по пять, одна по двадцать пять, пять по десять, одна по три.

Ага.

Я подумала, что бумажки у Катерины не с обмена. Первое. С обмена все-все деньги чистенькие-чистенькие. У государства всегда все-все чистенькое. Людям дай, так сразу загавнякают. У Катерины бумажки — уже. Двадцать пять рублей — а загавняканные! Стыдно!

Потом. Катерина хвасталась, что уже все-все пообменяла сама и попросила кого надо поменять еще. Оно ж подходить на обмен положено раз — и никаких. Катерина про «кого надо» хвасталась, чтоб мы знали. А мы и знали.

Я подумала, что это бумажки взялись с учета. В буфете всегда найдется живая копейка. Копочка и копочка — цвай копочка. А там не копочки. Катерина своей артистке выносила ж не задаром. Другим выносила тоже. Барожница! Хорошо Катерина расторговалась! Государство Катерине доверило кормить людей, а Катерина в свой карман — раз! Часики у Катерины — раз! Кубаночка у Катерины — раз! Александр Иванович у Катерины — раз!

Пускай.

Потом я подумала, что часики с кубаночкой уже не на старом месте.

Про Александра Ивановича я нарочно не подумала.

Деньги от Катерины я спрятала в схованку к своим деньгам. Положила наверх, вроде водку налила, чтоб не скисли. Кошелек кинула в печку. Кубаночку кинула в печку тоже. А часики дала Ленину в дырку от руки.

Потом я поставила чайник.

Сказала спасибо Катерине за заварку и за лимон тоже.

Лимон я порезала ножиком с Катерины. Я подумала, что Катерина ж была горячая, а ножик от Катерины не отошел.

Да.

Завтра было утро. Конечно, я проснулась. Я ж и не намечала себе, чтоб не просыпаться.

Я пришла на работу раньше, чтоб положить ножик на место.

Я положила и заступила.

Настало время, чтоб на работе были все-все. А всех-всех не было. Без Катерины ж не все-все.

Кто был с наших, спрашивал у Степана Федоровича, что, может, Катерина предупредила про себя. Потому что скоро будут люди, и кому-то ж надо принимать деньги и все-все.

Степан Федорович сказал, что ничего не знает, что еще подождем, что пускай я для учебы стану за Катерину.

Я сказала, что если мне доверяют, я стану. И стала.

Катерины опять не было. Все-все, кто был, волновались и гадали. Конечно, я тоже волновалась. Гадать — я не гадала. Я ж нечаянно могла угадать.

Сполнилось четыре часа. Люди, кто хотел, уже покушали. А больше никто не заявился.

В эту секундочку на кухню пришел Александр Иванович и сказал:

— Катю убили!

Александр Иванович был черный. И лицо у Александра Ивановича, и волос был вроде черный, а не в солому. И голос черный тоже.

Я тогда стояла возле Степана Федоровича. Степан Федорович мне показывал и учил делать сало-шпиг с большого куска. Получается хорошо для мяса, называется «шпиговка». Можно шпиг в котлету, в капусту тоже, в суп — называется «кулеш степной».

Делается так. Режется сало так, потом так. Потом берется соль, черный перец, чеснок и лавровый лист. Потом делается так, потом так.