Замок спящей красавицы - [40]

Сдув пепел, упавший у меня между колен на одеяло, я вдруг подумал, что уже не смогу долго вести нить логических рассуждений; тем не менее я был еще вполне способен связать между собой две основные мысли, которые, возможно, помогли бы моему спасению: поскольку Жулия признала во мне своего брата, Аньес уже ни в чем не была уверена… Она лишь подозревала, что я не Бернар, и для того, чтобы вынудить меня во всем признаться и просить ее о защите, Аньес и проделала трюк с фотографиями. Ну а потом она сообщит Элен, что Бернар на самом деле не Бернар, осмеянной Элен придется удалиться, а Аньес будет праздновать триумф. Нет, этого я не перенесу… Как бы странно это ни выглядело — мне трудно сказать почему, — но я не смог бы предстать виновным в глазах Элен. Остается только одно: отрицать и еще раз отрицать, быть Бернаром до конца. Только таким образом я смогу победить Аньес. Еще не зная точно, чем именно закончится моя авантюра, я твердо решил не идти ни на какие уступки.

Теперь Аньес не вызывала во мне ничего, кроме презрения и отвращения, и вовсе не потому, что она обвела меня вокруг пальца, а потому, что она вообще не обладала никаким даром, потому, что она так и не сможет никогда познать тот потусторонний мир, в тайну которого я стремился проникнуть. Нет, она не предала, она глубоко разочаровала меня, а это гораздо хуже, чем предательство. Я винил ее даже в смерти Жулии, и у меня впервые возникло желание выместить на ней злость.

Это утро я провел в размышлениях, лежа в кровати. Некоторым людям всегда удается найти оправдание в своих собственных глазах; что же касается меня, то я могу лишь бесконечно долго анализировать совершенные мною ошибки и выворачивать себя наизнанку, пока не возникнет отвращение к самому себе. В моих ушах беспрестанно звучали выстрелы и шум оборвавшихся шагов… Эти воспоминания, наверное, будут преследовать меня до конца дней. Мои мрачные мысли сопровождались какими-то обрывочными мелодиями. Я даже записал пару тактов на уголке конверта: автоматные очереди покорно превращались в аккорды. Все в моей жизни было лишь прелюдией. В настоящих страстях, боли и преступлениях мне было отказано судьбой. Ничего не поделаешь — я, наверное, страдал параличом сердца и души.

В полдень мы, как обычно, вышли к столу.

— Как вы себя чувствуете? — спросила меня Элен.

— Уже лучше, спасибо. Я смирился с постигшим меня ударом, — ответил я и при этом посмотрел на Аньес. Она тоже с состраданием склонилась ко мне.

— В конце концов, вы ведь были в ссоре, — заметила она.

— Как-никак, это его сестра, — сухо заметила Элен. — Еще одна смерть после гибели его друга Жервэ… Это надо понять…

— Да, Жервэ! — сказала Аньес, пренебрежительно махнув рукой.

— Что это значит? — вопросительно посмотрела на нее Элен.

— То, что с тех пор прошло уже много времени!

— Тебе, разумеется, не дано понять и ощутить такое теплое чувство, как любовь, — заключила Элен.

Пожав плечами, Аньес парировала:

— Можно подумать, ты способна судить об этом.

Взбешенный перебранкой и отчетливо видя намерения Аньес, я все же хранил молчание, безуспешно пытаясь сократить время обеда.

— Вы можете отдохнуть, — сказала Элен, — а мне нужно сходить в город.

— Я думала, что Жулия задержится у нас надолго, и отменила все свои встречи с клиентами.

Сестры обменялись недоверчивыми взглядами, и я поспешил обнадежить Элен:

— Пойду немного посплю, я действительно очень устал.

Для себя же я решил раз и навсегда разобраться с Аньес. Более удачный случай вряд ли мне представится. С появлением на столе десерта я извинился и удалился в свою комнату, где стал обдумывать наше объяснение. Увы! Это был напрасный труд! Мне никак не удавалось найти нужные слова, и я даже не знал, чего же я, в сущности, хочу от нее. Мало-помалу мои мысли, как всегда, начали превращаться в целые картины и перескакивать с одной на другую. Я то побеждал Аньес, то Элен и неизменно становился богатым, знаменитым и давал сольные концерты… Мне стало жаль себя. Я попытался застелить кровать и хоть слегка навести в комнате порядок; по крайней мере, это занятие было куда ближе к реальности. Но к несчастью, оно оказалось непомерно скучным, и я вновь погрузился в черную меланхолию. Причесавшись и почистив свой костюм, я сунул в карман пиджака фотографию Бернара и таким образом подготовился к встрече с Аньес. Одни за другими все часы в доме пробили два. Время в этом доме казалось осязаемым: его вдыхали, попадали в него как в ловушку, оно было как кандалы, которые всюду таскают за собой. У меня возникло желание потереть руки и щеки, как мухи потирают лапками усики перед тем, как взлететь. До меня доносился сухой стук каблуков сновавшей взад-вперед Элен. Наконец ее шаги удалились в прихожую, затем входная дверь захлопнулась, и этот звук отозвался у меня в груди. Мой час пробил. На цыпочках я прошел в столовую, потом в гостиную. Это было, конечно, глупостью, но мне казалось, что тишина все же благоприятствует моей затее. Постучав в дверь, я непринужденно, словно к себе, вошел к Аньес. Она сидела у окна и занималась маникюром.

— Простите, — сказал я, — вы, кажется, кое-что забыли у меня в комнате.