Замок спящей красавицы - [125]

— Подарок… Браслет… Я счастливый… дарить браслет.

В конце концов они поняли друг друга. Грета, очень взволнованная, выбрала браслет из семи золотых колец.

— Это называется «неделька», — сказал Дутр. — Неделька. Семь дней. По мысли на каждый день!

На улице Грета поцеловала его, и Дутр почувствовал, что добьется своего. Еще немного терпения. Может быть, послезавтра… И тут ему в голову пришла мысль, что Хильда… Конечно, нужно было купить браслет и Хильде. Такой же точно, иначе она высохнет от зависти.

На следующий день он вошел в ювелирный магазин с Хильдой.

— Вы подумайте! — удивился продавец. — Вчера мадам выбрала точно такой же.

Дутр объяснил, что тот браслет потерялся. Хильда примеряла безделушку, чуть вытянув руку, и радовалась сверканию колец. Это была копия вчерашних жестов Греты. И точно как Грета, Хильда взяла Дутра под руку и прошептала ему:

— Danke schun[35].

— Это называется «неделька», — сказал Дутр. — Неделька.

— Ja.

— Семь дней. По мысли на каждый день!

Этой ночью Дутр спал спокойно. Он знал, что теперь девушки его, обе.

— Ну и вляпался ты, — сказала Одетта, когда он зашел утром выпить кофе.

— О чем ты? Не выдумывай.

— Я выдумываю? Может, ты скажешь, зачем купил Грете два одинаковых браслета?

— Но позволь, — рассердился Дутр, — я купил один…

Он замолчал. Одетта с раздражающим спокойствием мазала масло на хлеб.

— Идиот! — пробормотала она, прежде чем откусить.

— Не сошел же я с ума, в конце концов, — сказал Дутр. — Вчера я гулял с Хильдой.

— Нет. Хильда плохо себя чувствовала. Вместо нее пошла Грета. И я это точно знаю, потому что у меня есть способ заставить их говорить.

— Брось ты! Грета бы меня предупредила!

— Она-то! — закричала Одетта. — Мой бедный взрослый дурень! Хочешь, я скажу тебе, почему эта негодяйка провела тебя? Чтобы посмотреть, как ты ведешь себя с ее сестрой. Ну, уж и посмеялась она, когда ты купил ей второй браслет!

Она встала, схватила сына за шиворот и встряхнула:

— Проснись, Пьер! Слышишь? Они смеются над тобой. Их интересуют только деньги! Они пошлют нас к черту, как только сочтут, что сумеют обойтись без нас.

— Нет!

— Да. Они прекрасно понимают, что мы у них в руках. Уж я-то знаю. Я с ними все время разговариваю. Похоже, зря я придумала этот номер!

Грета! Грета, которая чуть не уступила, но сначала захотела удостовериться, что ей не предпочли сестру. Как будто можно предпочесть одну другой.

— Что она сделала со вторым браслетом? — спросил Дутр в отчаянии.

— Отдала его Хильде. Но сначала я думала, что они передерутся.

— Не надо было! — воскликнул Дутр. — Ты не понимаешь, что теперь…

Он был раздавлен, унижен. Щеки его пылали, кулаки сжимались. Как же он был смешон! «Это неделька… семь дней… по мысли на каждый день…» Как, должно быть, смеялась Грета! Слова, полные любви, превратились в треп, нежные жесты опошлены повторами.

Когда все четверо встретились за обедом, близняшки опять стали неразличимы. Запястья в одинаковых браслетах. Они смотрели на Дутра одинаково бледным взглядом, уже только от одного этого ироничным. Дутр совершил последнее усилие. Он повел одну из сестер в парк Монсо.

— Liebe? Hilda?[36]

— Ja… auch… Kuss![37]

И старательным голосом, с серьезностью хорошей ученицы, она произнесла по-французски:

— Грета… рассказала… мне.

Дутр вздрогнул:

— Кто подучил тебя сказать это?

И, не выслушав ответ, ушел. Тем хуже для девушки. Выкрутится. Ему осточертело все — они, работа… все! Он выпил несколько рюмок перно, стремясь захмелеть, но хозяин выставил его за дверь, так как он принялся развлекаться — исчезала сдача, которую ему пытался вручить официант. В фургоне Одетта устроила скандал. Потом, припоминал Дутр, она, кажется, дала ему пощечину. От спектакля в памяти остались какие-то неясные воспоминания, как ночная дорога при свете фар. Проснулся он больной, разбитый, измученный. Что делать? Но делать было нечего. Похоже, выхода нет. «Разве я не вправе любить их! — злился он. — Да, но не двух сразу, это смешно… Ну, тогда наугад, одну из них. Невозможно! Та все расскажет сестре, чтобы унизить ее. Это хуже, чем свидетель в спальне. Но что же тогда, Господи? А ничего!»

Он отыскал Владимира, который смазывал грузовичок.

— Влади, это ты учишь их французскому?

Влади медленно вытер руки о штаны, протянул мизинец, и Дутр с отвращением пожал его.

— Здравствуй, здравствуй. Так это ты давал им уроки?

— Владимир не сильный. Владимир плохо говорить. Но малышки хороший. Малышки влюбиться в тебя.

— Впредь — оставь их в покое. Слышишь? И еще. Может, ты начнешь говорить как все? Мне осточертел ваш ломаный язык! Осточертел, осточертел!

Дутр очутился на Венсенском бульваре, зашел в одно кафе, потом в другое. И в одном, и в другом он хранил злобное молчание.

— Я никуда не пойду, — сказал он Одетте, когда близнецы ушли в фургон, где пленница должна была провести первую половину дня.

— Что с тобой?

— Ничего.

Одетта придвинула ему чашку кофе.

— Спасибо.

— Немного шартреза?

— Я сказал — ничего. Разве не ясно?

Она раскрыла картонную папку с чертежами, надела очки и принялась изучать схемы, маленькими глотками прихлебывая кофе. Это хлюпанье выводило Дутра из себя. Но молчание матери раздражало еще сильнее. Он бросился на диван.