Замок спящей красавицы - [103]

Осень оголяла кроны деревьев. Гонимые ветром сухие листья летели над тростником, падали в пруд, где, соединившись в легкие стайки, некоторое время держались на воде, затем тонули. Клер чахла. Я пригласил другого врача. Он был уклончив, пытался приободрить меня, свалив все на неудачное время года, посоветовал мне увезти больную в горы и уехал, оставив меня в отчаянии. Понемногу я утратил желание бороться. Я начал жить как отшельник, даже нотариус прекратил визиты к нам. Мы были узниками замка, как Мерлен и ле Дерф, как Эрбо, и только ночь принималась катить свои темные волны из одного коридора в другой, как я совершал последний обход, проверял замки и засовы, затем садился у изголовья Клер, и мы слушали, ждали… не в состоянии ни пошевелиться, ни заснуть. Наконец, когда первые утренние лучи падали на оконные переплеты, нами овладевала изнурительная летаргия. Выхода не было. Я знал, что жена моя обречена. Я знал, что и мои дни сочтены. Я знал, что мы должны погибнуть, потому что стали свидетелями тайны, в которую не позволено проникнуть простым смертным. В глазах возлюбленной моей уже скользила тень смерти. Она почти ничего не ела. Золотое кольцо, залог нашего союза, болталось у нее на пальце, и все более частые приступы сухого кашля свидетельствовали о развитии болезни. В слезах, решился я призвать из деревни кюре. Эта церемония настолько потрясла меня, что я не в силах описать всю ее скорбь и величие. Забившись в угол комнаты, я как мог сдерживал рыдания, пока священник читал молитвы о прощении и соединял мятущуюся душу ее с Создателем. Его рука, чертя над постелью умиротворяющие кресты благословения, казалось, уничтожала тлетворное влияние, удушающее наши сердца. Он долго молился и, перед тем как уйти, взял меня под руку и негромко сказал:

— Она много страдала, сын мой. Но теперь она успокоилась. Вам понадобится немало мужества и веры, и не пытайтесь постичь пути Божественного Провидения.

Когда я вернулся в комнату, Клер дремала. Она выглядела спокойной, с губ ее слетало ровное дыхание. Но то было обманчивое затишье перед бурей. Когда сумерки укрыли обнаженный лес, а ночь приблизила к окнам свой угрожающий лик, Клер впала в какое-то оцепенение. Я зажег две свечи и сел подле нее, пытаясь ответить на вопрос: почему она так много страдала и почему так тщательно скрывала от меня то, в чем призналась на исповеди священнику? Иногда она стонала, приоткрывала веки, и тогда я видел ее потерянное лицо с блуждающими глазами, в которых вновь появилась тревога.

— Дорогая моя, — прошептал я, — вы слышите меня?

— Я не хочу больше, нет! — простонала она. — Нет, я больше не хочу… Вы же видите, что они мертвы…

Это были ее последние слова. Она еще что-то прошептала, но я не смог уловить ни звука. Затем она долго лежала неподвижно. Рано утром я понял, что она не дышит. Моя жена скончалась. Или была в том состоянии, в каком я застал ее в гостиной рядом с отцом и матерью в тот вечер, когда проник в замок? В состоянии, в каком я видел ее несколько позже в карете?.. Вот почему, несмотря на всю душевную боль, я не разбудил слуг. Хотя меня душили слезы, у меня хватило сил достать из шкафа зеленое платье начала нашей любви. Возлюбленная моя стала такой легкой, что я без труда смог одеть ее. Я причесал ее, надел украшения, осторожно положил на постель и стал ожидать чуда, которое неизбежно должно было свершиться. Время от времени я брал ее руку — она медленно остывала; но ведь рука, которую я схватил в карете, тоже была ледяной и одеревенелой! Почему бы не возродиться жизни в членах, в которые не раз уже проникала смерть?

Весь день я молча смотрел на приобретавшее серый оттенок лицо своей дорогой супруги. Я уже не мог ни думать, ни молиться. Я ждал знака. Я не сомневался, что он последует. Около пяти часов я отпустил слуг, и те, похоже испугавшись моей бледности, поспешили удалиться, не задавая вопросов. Я вернулся в комнату, где ярко горели свечи. Не пошевелилась ли она? Я сел возле постели, решив оставаться здесь до тех пор, пока возлюбленная моя не будет возвращена мне. Посреди ночи меня осенила запоздалая догадка, к которой я должен был прийти гораздо раньше. Для того, чтобы чудо произошло, надо очевидно, поместить тело в те же условия, в каких оно находилось тогда. Я широко распахнул все двери, зажег в замке все свечи. Клер казалась невесомой в моих руках. Я нес ее, медленно шагая по безлюдному замку под застывшими взглядами своих предков. Я спустился по величественной лестнице, по которой поднималось до меня столько счастливых пар. Та, что так недолго была плотью от плоти моей, лежала у меня на груди, но тепло моей крови не проникало в ее сердце. Затем я попытался усадить ее в то же кресло, где она находилась тогда, и, отступив на цыпочках, сел в кресло, которое занимал барон. Ну что ж!.. Теперь можно надеяться… Я сосредоточил всю свою волю, протягивая руки, умоляя…

Она едва заметно покачнулась, затем рухнула на ковер. Я потерял сознание…

Теперь я точно знаю, что она умерла. Я больше не испытываю боли, не питаю надежды. Я подобен сраженному молнией дереву. Моя жизнь утратила всякий смысл. Я зарядил один из пистолетов отца. Через минуту я, окровавленный, лягу рядом с ней, а замок с его прекрасными освещенными залами будет нести караул у наших тел. К этим запискам, содержащим мою печальную и правдивую историю, я прилагаю список тех, кто унаследует мое состояние. Не сохраняйте Мюзийяк! Это проклятое место. Лучше всего разрушить его! И пусть каждый год служат мессу во спасение наших душ, соединившихся навечно.