Замок одержимого - [28]

Взревев на последнем слове, Римас бросился на сэра Андерса. Без всякого оружия — просто с голыми руками, которые он вскинул, растопырив пальцы. Собирался задушить, не иначе. Но рыцарь ему не дал.

Шлем капитана Римаса немного съехал, хоть частично, но открыв лоб. И по лбу этому сэр Андерс врезал рукоятью меча, отправляя бывшего командира замкового гарнизона в страну грез. А затем подхватил его и поволок прочь. На поиски какого-нибудь помещения… укромного. Поскольку вокруг начинало твориться сущее безумие. В ярости люди набрасывались друг на дружку — царапались, кусались, вцеплялись в горло. И выглядели при этом даже более устрашающе, чем поредевшие уже мертвяки. Вернее, последние на фоне живых теперь смотрелись безобидными, точно огородные пугала.

А где-то, укрывшиеся в своих домах на время битвы, матери вздумали вдруг придушить своих детей: нечего-де по ночам вопить, мешая спать, да гадить нескончаемо. Еще откуда-то донесся пронзительный визг. Это хозяин именно в ту ночь и в те страшные минуты пришел к выводу, что верный пес, проживший с ним несколько лет — дармоед и грязнуля. Коего если тотчас же не обезглавить, жизнь хозяину станет не мила.

А вот Освальда нахлынувшая волна безумия почти не затронула. Потому что, будучи вором опытным, он и так чуял, когда лучше держаться на людях, а когда — удрать и спрятаться. И искушения, нахлынувшие на него вместе со Скверной, неплохо гармонировали с этим его чутьем, как и самой душой: расчетливой и осторожной.

Неплохо гармонировали, неплохо вписались — и потому не привнесли почти ничего нового. Освальд и без подсказки адского шепота успел смекнуть, что пришло время удирать. Едва заметил, как люди вокруг него стремительно утратили человеческий облик.

Заметил — да и сбежал с вала прочь, забрался по приставной лестнице на чердак чьего-то дома, где и схоронился. До самого рассвета.

Выбор убежища, кстати, оказался верным еще и потому, что позволил Освальду несколько отдалиться от отравленной Скверной земли. А значит, пересидеть остаток ночи относительно спокойно. Голоса, искушавшие его да нашептывавшие совершить что-нибудь гадкое, грязное и греховное, на чердаке почти и не слышались.

Но хуже всего из их четверки пришлось, как ни странно, Сиградду. Могучий телом северянин оказался слаб духом. Сразу поддался, едва щупальца Скверны дотянулись до Веллесдорфа.

Сперва перед глазами Сиградда помутнело, видение окружающего мира расплылось на миг. Затем северянин увидел, что вместо одного из крестьян, защищавших родную деревню, рядом с ним стоит… Лута. Повернула к нему лицо — такое милое, такое знакомое. Смотрит, да усмехается… недобро, злорадно.

— Слюнтяй и жалкий неудачник, — заявила девушка, в ночь изгнания не осмелившаяся сказать ему на прощанье ни слова, — даже я убила бы чужака, разгуливавшего по нашей земле. А ты не смог. Какой же ты после этого Барс? Заяц ты трусливый и мягкотелый. И с ним я едва не связала свою жизнь!

— Да полноте, милая, — еще один человек повернулся лицом к Сиградду, оказавшись Гауком, сыном Бруни, — предки хранят нас… в том числе и от неудачного выбора. Рано или поздно этот… это существо, недостойное зваться мужчиной, выдало бы себя. И хвала предкам, что произошло это, скорее рано. Иначе не быть бы нам вместе.

С этими словами Гаук подошел к Луте почти вплотную и обнял ее за талию, прижал к себе.

— Вместе? — переспросил Сиградд, стремительно свирепея, чего прежде за собою не замечал, — вы вместе?..

Гаук и Лута в ответ рассмеялись — звонко и дружно… точнее вместе разом, точно по команде.

— …и кто это недостоин зваться мужчиной? — прорычал северянин, — не ты ли не осмелился на поединок… тогда? Защищайся теперь… если сможешь.

С этими словами он вскинул секиру и обрушил ее на голову бывшего сородича. Защититься тот не успел. Да и нечем было — оружия при себе у Гаука почему-то не имелось, но Сиградд не придал тому значения. Он просто рубанул секирой, и давний соперник рухнул наземь. В лужу собственной крови, почти раскроенный надвое.

Затем северянин перевел взгляд на Луту.

От девушки он ожидал разного — хоть рыданий над трупом любимого, хоть праведного гнева и слов проклятия, обращенных к убийце. Но к удивлению своему в глазах Луты Сиградд увидел совсем не подобающую радость.

— Не зря я надеялась, — выдохнула девушка, — ты все-таки сделал это. Показал ему, кто из вас прав — как мужчина мужчине. Отец-Небо радуется, глядя на тебя.

— Похоже, я ошибся, — это окликнул Сиградда голос, знакомый с детства.

Обернувшись на него, сын славного Торда увидел стоявшего неподалеку Гуннульва Железнобородого. Стоявшего и опиравшегося ввиду хромоты на толстую суковатую палку.

— Возможно, ты как раз достоин называться Снежным Барсом, — говорил вождь, чье лицо оставалось суровым, но глаза уже смотрели одобрительно, — достоин больше, чем некоторые из нас. И все же обычай должен быть соблюден. Чужака, ступившего на нашу землю, нужно убить. Убей его — и сможешь вернуться к нам. Твоему клану.

— Чужака? — переспросил растерявшийся от такого предложения Сиградд, — Путника… мастера Бренна?

Вместо ответа Гуннульв ткнул пальцем куда-то в сторону. Посмотрел туда и северянин-изгнанник; посмотрел — и удивился. Он был уверен, что мастер Бренн остался в своем полуразвалившемся жилище. Сам в битве за владения рода Веллесхайм участвовать отказавшись. Однако ж теперь мастер Бренн стоял совсем рядом, в нескольких шагах от Сиградда. Все такой же, как в день их встречи: в дорожном плаще, с посохом.