Замок Арголь - [32]

И тогда глаза их в инстинктивном порыве обращались к высоким окнам, расположенным на уровне земли; в мягком и медленном качании то и дело вырисовывалась на них танцующая тень ветвей, выдавая гнетущее присутствие близкого леса. И вся зала на исходе дня наполнялась тенью деревьев и их сумрачным изобилием, погружаясь вместе с ними в самую что ни на есть лесную глубь в молчании, более не защищавшем их от своего назойливого объятия, а желтые и сверкающие блики солнца, проскальзывая на стены сквозь витражи, казалось, указывали завороженному взору не время дня, которое с каждым мгновением все прибывало, но — словно то был тщательно выверенный ватерпас — волнообразные колебания всей массы замка, ведомого, как терпящий бедствие корабль, сквозь мощные зыби леса. Иногда, под порывом ветра, в симметричной торжественности обеих створок распахивалось одно из высоких окон, и в то время как кровь неожиданно приливала к сердцу, а высокие драпировки посреди грозового, внезапно наполняемого ветром шума с неправдоподобной медлительностью отходили одна за другой назад, длинные вереницы сухих листьев внезапно наполняли высокую залу ледяным трепетом, оставляя на мебели и на коврах трепещущий каркас своих сухих жилок, вздрагивающих подобно изнуренной длительным перелетом птице. И, отводя друг от друга взгляды, в сердечном смятении они не осмеливались измерить всю меру своего ожидания, безнадежно обманутого в том трагическом порыве, что соединил их вместе при первом же шорохе. Ветер разворачивал, одну за другой, с таинственной медлительностью руки, тяжелые складки высоких шелковых пологов, надутых и бьющихся, словно паруса; стены, покрытые темными тканями, уже давно обрели строгую суровость, так что в глубине залы, затерянной теперь в полумраке, посреди вновь воцарившегося молчания резкое хлопанье широкой коричневой обивки в необъяснимом разлете ее просторных складок казалось картиной спазма, столь же странно независимого, как и явившийся из тени и внезапно тронутый концентрическими волнами ужаса лик.

Между тем страхи их рассеивались с приходом лучезарной прозрачности дня. Удивительный свет, поднимавшийся каждое утро с поверхности светлых вод реки сквозь легкий туман, все еще покрывавший высокие ветви деревьев, на долгое время привлекал их внимание и, ниспадая вновь в виде капелек, казался на их мокрых лицах истинным знаком крещения нового дня, словно само помазание утра, освежающее и сладостное. Мало-помалу деревья начинали смутно выходить из тумана и, словно лишенные ради того единственного дара, которым они еще обладали, какого бы то ни было сугубо живописного качества, внушали едва пробудившейся душе одно чистое сознание своего объема и гармонического изобилия в недрах пейзажа, где цвет словно полностью терял свою обычную силу ограничения и на брегах этих тихих вод запечатлевался глазом — чудом освобожденным от того, что обычная работа восприятия всегда содержит в себе от нелепого абстрагирования — как умиротворяющее и почти божественное совпадение сферы с линией горизонта. И природа, возвращенная туманом к своей искомой геометрии, становилась тогда еще более странной, чем салонная, одетая в чехлы мебель, которая в глазах постороннего наблюдателя внезапно заменяет привычное безобразие удобства угрожающим утверждением своего чистого объема, возвращая, посредством операции, чей магический характер не мог бы остаться незаметным, скромным бытовым инструментам, прежде низведенным до всего, что использование может содержать в себе недостойно унизительного, особое и поразительное великолепие предмета. Они входили в этот во всех смыслах девственный лес и гуляли медленным шагом по его благородным аллеям. Солнце уходило тогда за вершину высоких гор, свежий порыв ветра склонял деревья, и ощетинившиеся воды сверкали тысячами огней, но голубоватые разводы отливающегося всеми цветами тумана по-прежнему омывали горизонт, словно их только и удерживало на расстоянии божественное сияние этой светящейся пары. Немыслимым было их блаженство, их неисчерпаемое и всепоглощающее наслаждение; словно могучие пловцы, погружались они на самую глубину, в бездонные воды своих глазниц, и до полнейшего головокружения сохраняли неподвижность невыносимых своих взглядов, в которых лед бездн мешался с чудовищным пламенем солнца. Потому что они не могли насытиться неумолимыми очами друг друга, опустошительными солнцами своих сердец — солнцами влажными, морскими, вспыхивающими из залитых бездн, солнцами, словно желе, застывшими и дрожащими, в глубине которых свет превращается в плоть под действием непостижимого колдовства.

Однажды по широкой и зеленой аллее они шли сквозь деревья, смыкающиеся ветви которых образовывали на высоте более сотни футов арку; странный характер этой аллеи, моментально ощущаемый душой, что, поддерживается в состоянии пробуждения постоянными таинствами леса, состоял в том, что, проходя по весьма холмистой местности и в точности повторяя ее малейшие изгибы, аллея тем не менее явно сохраняла строгость своего направления, что особенно было заметно глазу посреди всех естественных неровностей почвы, и словно вырезала на горизонте в темных грядах деревьев на уровне глаз прогуливающегося светящееся и очень четкое отверстие, предлагая тем самым духу — не видящему ничего, кроме непреодолимой завесы леса, — образ окна, распахнутого на совершенно незнакомый пейзаж, которому назойливая правильность этой аллеи, словно прочерченной через горы и долины под действием своенравного каприза и царственно презрительной воли к сложности, сообщала видимый характер смертного влечения. Другой причиной странности была несомненная