Замочная скважина - [44]

– Никитушка, родной, – ахнула тетя Рая, кинулась к нему и отпрянула. От внука несло водкой и табаком. Он стоял и смотрел на нее остановившимся, стеклянным взглядом.

– Что с тобой? – спросила тетя Рая и почувствовала, что щеки стали мокрые. Опять заплакала.

– Привет, баб, – ответил внук и, не разуваясь, пошел в комнату.

Тетя Рая тоже заставила себя встать, раздеться и пошла за внуком. Никитка, прямо в куртке, спал на кровати. В комнате стоял затхлый запах, от которого тетю Раю начало подташнивать. Она погладила внука по голове – тот даже не пошевелился.

Еще неделю тетя Рая не подходила к телефону, вздрагивала от шагов на лестничной клетке, выглядывала в окно, когда слышала шум подъехавшей машины. Она боялась, что приедет Галка из дома для престарелых и заберет ее назад. А там вколет укол, от которого ей станет плохо. За то, что сбежала. А то и вообще убьет одной инъекцией, как было с ее соседкой – тихой старушкой, которая кричала по ночам и мешала Галке спать. Та, пьяная, в одну из ночей подошла, всадила иглу в вену, и старушка затихла. Уже навсегда. И никто ее не хватился, только белье поменяли и полы помыли. И все – как и не было старушки.

Но о тете Рае как будто все забыли. Никто ее не искал, никто не звонил, никто не приезжал.

Одна страшная боль была у нее – Никитка, внук. За то время, что он провел с матерью, научился пить, курить, гулять до полночи. Стал хамить. Приходил пьяный. В школу почти не ходил. Тетя Рая потихоньку отмыла квартиру, перестирала все занавески, выбила ковер, отдраила окна. В доме опять стало пахнуть едой, но Никитку было уже не вернуть. Если квартира стала прежней, почти прежней, то внук не стал. Тетя Рая была бессильна. Она даже пригласила священника – освятить дом. Тот помахал кадилом, но тоже не помогло. Как будто в ту ночь, когда сбегала, тетя Рая использовала все свои желания, которые были исполнены. И лимит кончился. И все кончилось сразу – и силы, и здоровье. Тетю Раю как будто подкосило. Нога, правая, болела нестерпимо, даже для нее – привыкшей к боли и тяжелому, невыносимому труду. Тетя Рая уже не могла бегать по клиентам. Жила на пенсию и на редкие, почти случайные заработки от тех пациентов, которые готовы были приезжать к ней домой. Ездила, например, одна женщина с почти несуществующими венами. Только тетя Рая могла их увидеть и попасть с первого раза. Женщину прислали к Рае из поликлиники. Та вошла в квартиру, шатаясь, и рухнула в прихожей. Ее руки были обмотаны бинтами – на локтях, на запястьях и кистях. Все исколото, все синее. Тетя Рая подошла, выдохнула и попала, ввела лекарство. Женщина улыбнулась и сказала спасибо. Вот она приезжала из другого района ради тети-Раиной легкой, набитой годами, руки. Приезжал мужчина, который не мог снять штаны перед молоденькой медсестрой. Мог оголить ягодицу только перед тетей Раей. Такая вот особенность.

Нет, тетя Рая не голодала, не бедствовала. Но Никитка таскал деньги. Она это знала, однако молчала. Брал не много, но почти каждый день. Тетя Рая не пыталась прятать. Бесполезно. Все равно найдет и возьмет. Она один раз спрятала, так Никитка взял ее золотые сережки и ушел. Наверняка продал.

– Где сережки? Никитка, ты не видел? – спросила тетя Рая, хотя видела, как он копался в шкатулке.

– Не видел, – ответил он.

– Ты их взял, я знаю, – сказала тетя Рая.

– Тогда чего спрашиваешь?

– Это были золотые серьги. Мои. Зачем ты их взял?

– Ты их все равно не носишь, тебе что, жалко? – пожал плечами внук и ушел в комнату.

Вот тогда тетя Рая поняла, что все бесполезно. Абсолютно все. И если Никитка не найдет в кошельке деньги, то будет брать все, что есть ценного в квартире.

– Никитушка, пожалей меня, мне же тяжело, – сделала она еще одну попытку поговорить с внуком.

– Тебя никто не просит. Мне ничего от тебя не надо, – огрызнулся он.

– Никитка, что с тобой? Почему ты так со мной разговариваешь? Ты же хороший, добрый мальчик…

Никитка так и спал на кровати тети Раи. И ложился на ту половину, слева, на которой спала Маринка. На свой детский диван, оскверненный случайными гостями, он не возвращался, хотя тетя Рая отскоблила с порошком каждый сантиметр, оттерла обивку, застелила чистым скрипящим бельем, выстиранным в синьке и десяти водах.

Тетя Рая так и не смогла заставить себя лечь на детский диванчик – она спала на матрасе на полу. Только на жестком засыпала, положив руку на диван. Она гладила край диванчика и вспоминала, какой Никитка был маленький. Как болел, как лежал с температурой, называл ее бабулей, а она пела ему песни, гладила по голове, тихонько шептала «шшшшш». Как он на полу играл в солдатиков, устраивая целые сражения. Как писа́л в прописях, высунув от усердия язык.

Иногда она подходила к внуку, когда он спал, и ей казалось, что ничего не было – ни возвращения дочери, ни чудовищного дома престарелых, а Никитка – такой же маленький, хороший, нуждающийся в ней, как ни в ком другом. Вот он лежит на кровати, а лицо детское, совсем еще ребенок. Маленький мальчик, который никому, кроме старой бабки, не нужен. Но она ему уже не нужна. Как стала не нужна Маринке, которая опять пропала с концами. Ни ответа, ни привета. Сгинула, как и не было. И плевать хотела – и на мать, и на сына.